«Одним из моих самых заветных желаний, — объявляет Фердинанд в этом документе, — всегда было найти приятное место, удаленное от суеты двора, где я бы мог с пользою проводить те немногие часы досуга, которые оставляют мне суровые государственные заботы. Усладам Казерты и великолепному обиталищу, строительство коего было начато моим отцом и завершено мною, недостает тишины и уединения, необходимых для размышления и отдохновения души; там, если можно так выразиться, возникла как бы вторая столица на лоне природы, с тем же избытком роскоши и блеска, который так меня утомляет в Неаполе. И вот я задумал подыскать для себя в том же парке замка Казерты самое уединенное место, которое должно стать подобием Фиваиды. С этой целью я и остановил свой выбор на Сан Леучо».
Сейчас мы увидим, как король Фердинанд понимал размышление и душевное отдохновение:
«Следуя своему замыслу, я в 1773 году приказал огородить стеной участок леса, в глубине которого скрывались виноградник и старинный загородный домик владетелей Казерты, носивший название “Бельведер”. Я приказал выстроить на пригорке маленький павильон с теми нехитрыми удобствами, какие нужны мне, когда я отправляюсь в те места на охоту. Кроме того, я велел кое-как подправить один старый полуразрушенный дом и построить несколько новых. Наняв пять-шесть человек, я поручил им охранять лес, вышеупомянутый павильон, виноградник, все насаждения и угодья, обнесенные оградой. В 1776 году гостиная загородного домика была преобразована в часовню, которая стала использоваться в качестве приходской церкви, исходя из нужд местных обитателей, число коих постоянно возрастало, так что вскоре уже там насчитывалось семнадцать семейств. Таким образом, вследствие такого роста населения потребовалось увеличить и число жилищ».
Король продолжает:
«Когда павильон был расширен, я взял обыкновение приезжать и останавливаться там подолгу, проводить там зиму. Однако, когда меня постигло горе и я потерял моего первенца, я стал наведываться туда лишь проездом. Тогда я решил найти этому обиталищу наиболее разумное применение. Жители, о коих я уже упоминал, вкупе с четырнадцатью другими семьями, что присоединились к ним, достигли общего числа в сто тридцать четыре человека благодаря отменной плодовитости, причиною которой явились чистый воздух, а также проживание под мирной сенью и покой домашнего очага. Принимая во внимание все это, я опасался, что множество младенцев обоего пола, число которых непрестанно росло, в будущем при отсутствии должного воспитания могут образовать опасное сообщество нечестивых строптивцев. Вот почему я задумал учредить воспитательный дом и собрать там детей обоего пола, приспособив для них охотничий павильон. Засим я начал устанавливать правила их воспитания и подыскивать искусных наставников, пригодных для достижения моих целей.
Приведя все в относительный порядок, я стал размышлять о том, что все труды, которых мне это стоило, все расходы, которые еще предстоят, к величайшему прискорбию, окажутся бесполезными, поскольку эти молодые люди, когда их учение подойдет к концу, или превратятся в бездельников, или, желая заняться каким-либо ремеслом, будут принуждены покинуть колонию, чтобы искать свою долю на стороне, ибо лишь немногие смогут остаться здесь на моей службе. А в этом случае, как я полагал, разлука с их почтенными семействами будет для них крайне печальна, да я и сам буду скорбеть, расставаясь с этой прекрасной младой порослью, с этими юношами и девами, на которых я привык смотреть как на моих собственных чад и которых взрастил с такими трудами и заботами! Тогда мои мысли переменили направление. Этой колонией, которая, без конца разрастаясь, может стать полезной для государства, для каждой семьи и каждого человека в отдельности, я решил управлять так, чтобы сделать сих бедных людей спокойными и счастливыми, научив их жить в святой богобоязненности и совершенной гармонии. С тех пор они не дали мне ни единого повода для недовольства; напротив, окруженный ими, я могу наслаждаться тем чувством полнейшего удовлетворения, что столь желанно в часы, когда общественные дела, накапливаясь, зловредно лишают меня покоя».
Итак, мы видим, король Фердинанд нашел наконец «тишину и уединение, необходимые для размышления и отдохновения души». Достигнув этой цели, превышающей все его чаяния, король в благодарность этой прекрасной молодежи, которая веселила его душу, решил дать своей колонии, столь процветающей, а в будущем сулящей еще более пышный расцвет, законы, подобные тем, какие Сатурн и Рея даровали своим народам, жившим в золотом веке.
Для этого он прежде всего упразднил тираническую власть родителей над детьми, власть, так часто мешающую молодым следовать велениям своего сердца и побуждениям природы.
Таким образом, дети получили свободу сами выбирать себе женихов и невест, родители же утратили возможность влиять на эти столь серьезные брачные решения, куда они обычно вмешиваются и по большей части все портят. Ежегодно в день Пятидесятницы, выходя из церкви после большой мессы, юноши должны были в присутствии всей деревни показать, какой выбор они сделали; для этого молодой человек, ни дать ни взять как какой-нибудь пастушок Ватто или Буше, на церковной паперти преподносил букет розовых роз той девушке, которую он полюбил; если та, которой он его дарит, отвечает взаимностью, она в ответ протягивает ему белые розы, и этим все сказано. С этого часа влюбленные становятся женихом и невестой, а в ближайшее воскресенье состоится их свадьба.
В промежутке между этими событиями король приглашает их к себе, разумеется по отдельности; он ведет с ними беседы о их супружеских обязанностях; потом его величество одаривает молодых, причем щедрость дара зависит от того, насколько усердно девушка воспринимает королевские уроки. Отсюда понятно, с каким вниманием невеста впитывает столь важные поучения. Что касается прочих законов, то колония не знает ни судов, ни судей. Если возникает какой-либо спор, трое старцев, выбранных колонистами, разрешают ее, по примеру святого Людовика, под сенью дуба.
Во избежание безумств и роскошеств, привлекающих даже крестьянок, все молодые женщины колонии носят одинаковую одежду — простой, но изящный наряд, изобретенный придворным художником. Если не считать некоторых отличий, разрешаемых самим Фердинандом из особой милости к добрым труженицам, никто не вправе что-либо в нем менять.
Кроме того, в колонии упразднена воинская повинность.
Совершенно очевидно, что король Фердинанд мог добиться таких восхитительных результатов, лишь соединив мудрость царя Соломона со знанием общества, присущим Идоменею.
Итак, не зная, куда пристроить кардинала Руффо, царственный основатель колонии Сан Леучо поставил его во главе этого сообщества. Возможно, это было не самое подходящее место для кардинала. Но говорят же, что умный человек везде на месте, а кардинал Руффо недаром слыл человеком изощренного ума.
Королева, наделенная острым умом не в меньшей степени, чем кардинал Руффо, с глубоким удовлетворением наблюдала за тем, как процветает, растет и умножается колония Сан Леучо. Если король был учеником Соломона и Идоменея, она следовала науке г-жи де Помпадур, царствовавшей, пока король развлекался.