Что касается короля, то он в первые день-два казался очень взволнованным и, главное, напуганным до крайности. Но на третий день под тем предлогом, что надо же как-то рассеяться, он отправился на охоту и не появлялся целую неделю.
Именно в то время ненависть сблизила Каролину с министром Актоном. Она посылала за ним раза по три в день, расспрашивала о военных новостях, а прощаясь, восклицала:
— Но вы же мужчина, найдите способ, чтобы я могла отомстить!
Тогда Актон отвечал ей теми единственными утешениями, какие она была способна воспринять: он твердил, что Франция бьется в кровавых корчах.
Но однажды он появился бледный, скрежеща зубами и на этот раз сам дрожа от бешенства. Увидев его, королева поняла, что он принес какую-то роковую новость.
Она резко выпрямилась и с силой стиснула мою руку, которую держала в своей, когда генерал вошел.
— Что там еще? — спросила она.
— А то, государыня, — отвечал Актон, — что республиканцы снова захватили Тулон.
— Тулон! — вскричала королева, бледнея. — Они его взяли! А ведь всего неделю назад вы мне рассказывали, что получили письмо от генерала Худа, где говорилось: «Если якобинцы отнимут у меня Тулон, я сам готов стать якобинцем».
— Что ж, теперь ему не останется ничего другого, как надвинуть красный колпак до самых ушей.
— Но как это могло случиться? Вы же утверждали, что Тулон осаждают безнадежные болваны. Карто, генерал Карто, по вашим словам, неспособен вести осаду даже третьеразрядного городишка!
— Я готов это повторить, государыня. Но, к несчастью, Карто был отозван, вместо него прислали Дюгомье. Однако все же Тулон взяли не генералы — похоже, что это сделал молодой, никому не известный офицер, у которого это первая кампания.
— И как его имя?
— Буонапарте.
— Что еще за Буонапарте? Итальянец?
— И да и нет.
— Как это «и да и нет»?
— Он корсиканец.
Королева топнула ногой.
— Тулон взят! — выкрикнула она.
Минуту она помолчала, хмуря брови и сжимая руки.
— И больше нет никаких сведений об этом Буонапарте?
— Я рассказал вам все что знал, государыня. Известие принесли моряки с торгового брига, который был заперт в тулонском порту и покинул его вместе с нашим и английским флотом. Но благодаря исключительной быстроходности он их всех опередил: порыв ветра, пронесясь над островом Эльба, подхватил его корабль, и он за три дня прошел путь от Пьянозы до Неаполя.
— Кого вы расспрашивали?
— Капитана.
— Я могу видеть этого человека?
— Нет ничего проще, но он уже рассказал мне все что знал.
— Когда вы рассчитываете получить новые известия?
— Сегодня вечером, ночью, самое позднее утром.
В это мгновение взгляд генерала случайно обратился в сторону моря.
— Э, государыня, да вот и корабль! Он идет сюда на всех парусах, и, по-моему, на горизонте видны и другие, они следуют за первым.
— Принеси подзорную трубу, Эмма, — обратилась ко мне королева.
Королева как-то попросила капитана Нельсона достать для нее хорошую подзорную трубу, и он прислал ей с «Агамемнона» самую лучшую.
Генерал Актон взял ее и, настроив должным образом, направил на судно, видневшееся у горизонта.
Затем он сжал трубу ладонями, сложил ее и произнес:
— Если не ошибаюсь, не пройдет и двух часов, как мы получим самые точные известия от человека, который ничего не упустил из происходящего.
— Так вы узнали этот корабль? — спросила Каролина.
— По-моему, это «Минерва» капитана Франческо Караччоло.
— Ах, так! — сказала королева. — Ну, если это он, предупредите его, что я желаю говорить с ним, притом говорить первая. Если угодно, генерал, вы можете сопровождать его, но пусть он прежде всего придет сюда.
Генерал откланялся и вышел.
Мы остались вдвоем. Королева вновь взяла подзорную трубу и следила глазами за корветом, пока он не вошел в гавань. Но еще прежде чем войти туда, корабль обменялся сигналами с Кастель делл’Ово, и капитан, не ожидая, пока якорь коснется дна, тотчас спустился в шлюпку, и она заскользила во внутреннюю гавань.
Вдали между тем появились еще пять-шесть судов, более или менее потрепанных; каждое из них двигалось тем медленнее, чем больше оно пострадало.
Когда шлюпка, в которой прибыл капитан корвета, скрылась из виду, королева устремила остановившийся взгляд на входную дверь.
Минут через десять послышались торопливые приближающиеся шаги. Дверь отворилась, и сам генерал Актон объявил:
— Капитан Франческо Караччоло.
Капитан вошел, отвесил глубокий поклон, который я была вольна принять и на свой счет, если бы это меня занимало, и застыл в ожидании вопросов королевы.
— Боже милостивый, — вскричала она, — что мне тут сказали, сударь! Что эти презренные якобинцы опять завладели Тулоном! Неужели это правда?
— По-видимому, правда, государыня, если я здесь! — с печальной усмешкой отвечал князь Караччоло.
— И что же, Тулон так и отдали без боя?
— Мы сражались, государыня, и потому потеряли двести человек убитыми, а еще четыреста захвачены в плен.
— В таком случае объясните мне причины подобного разгрома. Ведь это именно разгром, не так ли?
— В полном смысле слова, государыня, и в полной очевидности события.
— Но кто же смог вот так, в несколько дней, изменить все положение дел?
— Гений, государыня.
— Тот самый Буонапарте?
— Да, Буонапарте.
— Что же он сделал?
— Он обнаружил единственное место, где оборона города была уязвима, прорвался туда посредством штыковой атаки, а потом, закрепившись, стал обстреливать город.
— А потом что? Да продолжайте же! Я вас слушаю, сударь.
— Так вот, государыня, потом… когда от артиллерийских снарядов загорелись дома, когда пушечные ядра засвистели на городских улицах, а тут еще два форта Эгийет и Балагер, присоединившись к форту Малый Гибралтар, открыли по Тулону ураганный огонь, между англичанами, испанцами и неаполитанцами возникли разногласия. Англичане, решившись покинуть город, не посвятив в этот замысел ни нас, ни испанцев, подожгли арсенал, флотские склады и французские суда, которые они не могли увести с собой. Затем они погрузились на свои корабли под огнем французских батарей, бросив на произвол судьбы тех, кто ради них предал Францию и кого они сами предали в свой черед. И тогда, государыня, началась паника и беспорядочное бегство! Англичане дали приказ стрелять по роялистам, пытавшимся вскарабкаться на борт их судов в надежде избежать мести патриотов. Я счел, что не должен следовать подобному примеру, и принял на борт двадцать человек роялистов, в том числе коменданта города графа Мандеса. Я привез этих несчастных сюда, хотя здесь вместо расстрела или гильотины им уготована голодная смерть, если король не сжалится над ними.