Де ля Гравери просыпался измученным, разбитым и мокрым от пота…
Вы понимаете, что эти перемены в физическом обличье шевалье сказались и на его моральном облике.
То он ходил задумчивый и угрюмый, как факир, погруженный в созерцание своего пупа, то становился раздражительным и вспыльчивым, как больной гастритом, и Марианна всем заявляла, что история с собакой всего лишь предлог, что ее хозяина терзает какая-то сильная страсть и что это место стало невыносимым даже для нее, чья кротость известна каждому.
Дабы найти применение конуре, построенной плотником, а также поводку и ошейнику, выбранным им самим, шевалье объявил, что собирается приобрести собаку.
Это заявление послужило сигналом для всех торговцев собаками.
Шевалье приводили десятка два четвероногих в день, начиная с комнатных собак турецкой породы, кончая сенбернарами.
Но, само собой разумеется, шевалье не мог сделать выбор.
Нет, его сердце принадлежало спаниелю с длинной блестящей шерстью, белым жабо, огненно-рыжей мордочкой, спаниелю с добрыми и грустными глазами и лаем, в котором слышались почти человеческие нотки.
У него находились различные причины, чтобы одного за другим отвергнуть всех животных, которых ему показывали.
Если это был мопс, то он желал заполучить также а его даму сердца, чтобы, как он говорил, продолжить род, а найти ее, естественно, было невозможно; если это был бульдог, то он слишком походил на городского жандарма и шевалье опасался попасть в скверную историю; одна собака была слишком злобной, другая слишком грязной; борзым, левреткам и шпицам он не мог простить их глупых физиономий. Он утверждал, что легавые заискивают перед всеми подряд; и, перебрав всех свободных животных в округе, де ля Гравери, все более и более поражаясь сверхъестественным качествам черного спаниеля, изумлялся той колоссальной разнице, которая отличает одну собаку от другой.
Прошло десять дней с тех пор, как это бурное оживление сменило в доме на улице Лис размеренное спокойствие, царившее там столько долгих лет.
Было воскресенье; восхитительное солнце согревало воздух; его лучи, беспрепятственно проникая сквозь крону деревьев с облетевшими листьями, освещали валы под сенью старых стен, и все жители Шартра высыпали на аллеи, чтобы в последний раз насладиться этим теплом.
Горожанки, шествуя под руку со своими мужьями, торжественно проводили еженедельный показ своих новых шелковых платьев; радостная болтовня, шумные взрывы смеха доносились из-под чепчиков гризеток, украшенных яркими лентами; деревенские жители из окрестных сел с прямыми волосами, коротко остриженные, в своих красных или желтых платках, все скорее лихорадочно оживленные, нежели радостные, шли в одном строю подобно гренадерам, порой задерживая движение; военные, вытянув ногу и выпрямив колено, правой рукой поглаживая усы, левой придерживая саблю, смешивались с этой разномастной толпой с улыбками, которым они силились придать обольстительное выражение; в то время как старые буржуа, пренебрегавшие тщеславными и пустыми забавами, довольствовались тем, что, как истинные эпикурейцы, наслаждались этим последним чудным деньком, который подарил им Господь.
Шевалье де ля Гравери занял свое место в толпе этих людей, искавших развлечений; его привели сюда как праздность, так и привычка; неизменно преследуемый своим видением, наполовину безумный от отчаяния и бессонницы, обескураженный неуспехом своих поисков, он, хотя и не покорился судьбе, но все же потерял всякую надежду отыскать диковинного и фантастического спаниеля.
Шевалье больше не был тем бездумно счастливым и благодушным фланером, которого мы встретили в первой главе этой истории; как и все, кого мучает тайная рана, он выглядел еще более грустным и мрачным из-за окружавшего его всеобщего веселья: это веселье казалось ему прямым оскорблением его собственных чувств; ему чудилось, что даже само солнце неудачно выбрало день, чтобы засиять вновь; толпа его раздражала, он направо и налево раздавал тычки локтем, которые, казалось, говорили тем, кому были адресованы:
«Вернитесь домой, дорогие мои, вы мне мешаете».
Вдруг в тот момент, когда шевалье, чувствуя, что его плохое настроение все растет и растет, спрашивал себя, не будет ли с его стороны благоразумнее самому последовать тому совету, который он давал другим, и вернуться домой, он так вскрикнул, что стоявшие рядом с ним люди обернулись.
Шевалье был бледен, его глаза неподвижно застыли, руки вытянулись.
Только что в ста шагах от себя он увидел в толпе черную собаку, как две капли воды схожую с его спаниелем.
Шевалье хотел ускорить шаг, чтобы догнать животное, но в этот момент скопище людей было таким плотным, что выполнить это намерение было совсем непросто.
Добропорядочные дамы бросали разгневанные взгляды на этого толстяка, который разрушал гармонию их туалетов; гризетки не скупились на сомнительные шуточки в его адрес; а некоторые офицеры, задетые им, останавливались и вызывающим тоном обращались к нему со следующими словами:
— А, вот как! Милейший, вам следует быть повнимательнее!
Но все эти жалобы, насмешки и угрозы нимало не волновали шевалье, продолжавшего прокладывать себе дорогу подобно кораблю, оставляя за кормой пенистый и рокочущий след.
К несчастью, если шевалье все же продвигался вперед, то животное, преследуемое им, подобно ужу скользя между ног мужчин, продираясь через юбки дам и гризеток, тоже двигалось вперед; и в этой гонке с препятствиями преимущество могло бы оказаться не на стороне шевалье, если бы, бросившись в боковую аллею крепостного вала и пробежав около восьми шагов, он не оказался бы рядом с этим четвероногим.
Это на самом деле был спаниель, так сильно поразивший воображение шевалье де ля Гравери; это был он со своими длинными шелковистыми ушами, столь кокетливо обрамлявшими его мордочку; это был он, одетый в свою черную и блестящую шубу, с хвостом трубой.
У него исчезли последние сомнения, когда собака, словно притягиваемая какой-то невидимой магнетической силой, повернувшись в сторону де ля Гравери, узнала шевалье, подбежала к нему и самым красноречивым образом принялась расточать ему щедрые ласки.
Но в этот момент молодая девушка, на которую шевалье не обращал до этой минуты ни малейшего внимания, обернулась и позвала всего лишь один раз:
«Блэк!»
Животное подскочило и, не слушая шевалье, в свою очередь, закричавшего во все горло: «Блэк! Блэк!
Блэк!» — большими прыжками вернулось к своей хозяйке.
Шевалье остановился, от ярости топая ногой. Ему показалось, каким бы безобидным он ни был, как в его сердце проникает вирус ненависти и ревности к этой молодой девушке, так внезапно оборвавшей единственные мгновения, доставившие ему за эти две недели удовлетворение.
Но в пылу разочарования он испытал острейшее чувство радости.
Теперь он точно знал, что его спаниель существует на самом деле, что это вовсе не какая-то фантастическая собака, как спаниель Фауста.