Поскольку в доме он был абсолютно один, ему пришлось заняться заботами по хозяйству, приготовить целебную настойку и подумать о своем собственном завтраке, занятие, к которому он питал особую антипатию.
Работая до седьмого пота и нещадно проклиная свою бывшую служанку, шевалье сумел отыскать посреди ужасающего хаоса, который Марианна намеренно оставила в своем кухонном хозяйстве и посуде, три яйца и приготовил из них свое первое блюдо, с беспокойством задавая себе вопрос, как он сможет переварить это блюдо, каким бы простым оно ни было. Ведь впервые за двадцать лет он был вынужден сесть за стол без чая, средства, которое считал совершенно необходимым для активизации деятельности своего желудка.
Его беспокойство увеличивало то, что яйца, опущенные в кипящую воду, оставались там на двенадцать секунд дольше, чем было положено, и вместо того, чтобы съесть на завтрак три яйца всмятку, шевалье съел три яйца вкрутую.
К полудню объявилась Марианна, она пришла за, своим жалованьем.
При виде ее у шевалье мелькнул луч надежды. Он подумал, что старая сумасбродка пришла его молить о прощении, и приготовился выслушать ее просьбу с самой любезной улыбкой.
Шевалье решил принять все требования своей бывшей служанки и подписать, даже повысив ей жалованье, новый договор с тем, чтобы немедленно избавить себя от хозяйственных забот, которые были ему так отвратительны.
Шевалье не принял во внимание появления в доме своей гостьи.
Марианна, получая деньги, была преисполнена холодного и презрительного достоинства, и, когда бедняга шевалье, забыв и о ее характере и о чувстве приличия, которое должно было бы заставить его промолчать, спросил у нее, стараясь придать своему тону патетическое звучание, как она могла решиться покинуть его в такой трудный для него момент, бывшая служанка ответила ему с возмущением, что порядочная женщина в здравом рассудке не может оставаться в таком доме, как его, а если он нуждается в уходе, то пусть эта вертихвостка и заботится о нем.
После чего она величественно удалилась.
Де ля Гравери, оставшись один, впал в глубокое отчаяние.
Он прекрасно понимал, что все языки в городе упражняются сейчас на его счет; что он будет опозорен, имя его смешают с грязью, на него будут показывать пальцем; он видел, что, подобный безмятежному озеру, ясному небу, незапятнанному зеркалу, его спокойный мирок, в котором он жил до сих пор, рушится навсегда, и он уже начал подумывать, что, возможно, поступил весьма легкомысленно, приютив у себя молодую девушку.
Блэк тщетно ходил от постели своей бывшей хозяйки к креслу, в которое был погружен его новый хозяин, который был таковым последние шесть месяцев; он напрасно помахивал хвостом, клал свою прекрасную голову на колено к шевалье, лизал его свисавшую руку, проделывая все это в знак признательности и одобрения. Ничто не могло отвлечь де ля Гравери от размышлений, в которые он столь глубоко погрузился.
Мозг человека, так же как и океан, имеет свои приливы и отливы.
Шевалье, ни много ни мало, думал о том, что следует разом избавиться и от молодой девушки, и от ее спаниеля, поместив их обоих в дом призрения.
Несколько стыдясь этой дурной мысли, он приводил себе различные доводы, способные смягчить ее и сделать, менее ужасной: что, например, самые светские и порядочные люди отправляются в подобные заведения, что он сам бы лег туда, если бы был болен, что там если уход и был менее сердечным, то все же он был более умелым: привычка заменяла преданность и т. д.
Прилив поднимался, это был прилив скверных чувств!
С того момента, как шевалье стал владельцем Блэка, он ни одного дня не прожил без волнений и забот. Вот уже шесть месяцев, как от его прежнего спокойного существования не осталось и следа. Какой только опасности он не подвергал себя, чтобы вернуть его!
И эта зараза, разве она не пристанет к нему?! Особенно если, не найдя до вечера ни служанки, ни сиделки, он будет вынужден сам ухаживать за девушкой и всю ночь дышать ядовитыми испарениями, исходящими от тела больной.
Прилив все поднимался и поднимался; подобно тому, как одна волна следует за другой, каждая новая мысль рождала следующую.
Разве не могло быть так, что единственно благодаря простому случаю кольцо Матильды оказалось на пальце у Терезы? Разве обязательно обладание этим кольцом означало, что больная была дочерью мадам де ля Гравери? И потом, если все же в конце концов будет доказано, что больная связана с Матильдой кровными узами, неужели оскорбленному мужу следует подвергать себя смертельной опасности, чтобы спасти этот плод греха?
Как видите, прилив был очень высок.
Мысль, что больная вовсе не была дочерью мадам де ля Гравери, столь властно завладела шевалье, что он решил расспросить обо всем Терезу: но девушка была так слаба, что Дьедонне не смог добиться от нее ответа.
В этот момент взгляд шевалье упал на туалетный столик, где в образцовом порядке выстроились все вещи, принадлежавшие капитану; затем, благодаря естественному ходу мыслей, ему вспомнился несессер, в котором они когда-то лежали; в частности, таинственный пакет, который шевалье должен был вручить мадам де ля Гравери, если она была еще жива, и сжечь, если она умерла…
Он подумал, что, по всей вероятности, в этом пакете найдет решение загадки, занимавшей его в этот момент, а поскольку, раз покатившись по наклонной плоскости дурных мыслей, не так-то легко остановиться, он принял решение, каковы бы ни были его последствия, вскрыть пакет и определить свое отношение к Терезе, если все же в этом пакете шла речь о ней.
Следуя своему решению избегать бесполезных эмоций, шевалье ни разу не открывал второго дна несессера с того дня, как он поместил туда таинственный пакет.
С этого дня он постоянно изо всех сил старался забыть и этот пакет, и то, что в нем могло быть, и указание своего друга.
Но из ряда вон выходящие события, перевернувшие его жизнь, породили у него в голове совсем иные мысли, которые заставили его преодолеть свою брезгливость и чистоплотность.
Он был убежден, что в послании, которое его друг Думесниль адресовал мадам де ля Гравери, он отыскал бы какие-нибудь сведения, способные помочь ему разобраться в этом затруднительном положении.
Никогда, правда, Думесниль не произносил имени мадам де ля Гравери, но были все основания предполагать, Думал шевалье, что капитан кое-что знал о ее судьбе.
Де ля Гравери, изнемогая от сильного волнения, решительно подошел прямо к шкафу, куда после своего возвращения с Папеэти положил несессер.
Вполне естественно, несессер по-прежнему лежал на том же самом месте.
Шевалье взял его, поставил на камин лампу, сел около огня, положил несессер на колени, открыл первое отделение, затем второе и перед его взором предстал пресловутый пакет с его широкими черными печатями.
Впервые шевалье обратил внимание на цвет воска, которым был запечатан пакет.