Коляска катилась на запад около часа, затем остановилась перед темной массой — во мраке можно было лишь догадываться о том, что это скопление домов. Оттуда доносились резкие и дикие звуки яванской музыки, к ним примешивались глухие отголоски китайского гонга; все это сопровождалось странными криками, в которых не было, казалось, ничего человеческого.
Это был то рев радости, граничащий с безумием, то отчаянные жалобы и вздохи, напоминавшие предсмертные стоны; то вопли, какие могли бы вырываться из окон дома умалишенных или из тюремных отдушин.
Со своего места в коляске Эусеб ван ден Беек видел поверх низкой стены, вдоль которой они двигались, красноватый отблеск, вспыхивавший посреди огромной картины света и теней; в этом мерцании вырисовывались черные тени, проплывавшие торжественно и безмолвно; другие призраки в сверкавших металлом и алмазами одеяниях, рассыпавших в неверном свете огненные блестки, извивались в судорогах не хуже наших средневековых одержимых диакона Париса.
Эусеб, чье нервное возбуждение, как мы видели, далеко не улеглось, испугался.
Он судорожно схватил нотариуса за руку и спросил:
— Куда вы меня ведете?
— В ад, черт возьми! — ответил законник, и его лицо расцвело в припадке бурного хохота.
— Господин Маес, — произнес Эусеб, к которому под воздействием этих слов, этих фантастических видений, этих незнакомых, неслыханных, непонятных звуков вернулись все его страхи. — Господин Маес, прекратите эту дурную шутку, или — слово человека чести! — я схвачу вас за горло и задушу.
Эти слова Эусеб немедленно сопроводил пантомимой столь выразительной, что нотариусу стало страшно.
— Дьявольщина! — воскликнул метр Маес. — Он ведь сделает то, что говорит.
Затем он с силой, доказавшей Эусебу, что, если тот будет упорствовать в своем намерении задушить его, ему придется иметь дело с сильным противником, оттолкнул руки ван ден Беека и сказал:
— Ну, успокойтесь, приятель! Ад не всегда таков, каким его представляют; а этот, хоть и в другом роде, ничем не хуже и не лучше вашей биржи в Батавии.
— Господин Маес, — решительно продолжал Эусеб. —
Разве вы не говорили мне, что поведете меня встретиться с китайским торговцем, который купит у меня кофе?
— Совершенно верно.
— Ну, так где же ваш покупатель? Покажите его мне, познакомьте меня с ним, и прошу вас поторопиться.
— Ну хорошо, хорошо, — ответил метр Маес, выставив вперед руки, как человек, готовящийся защищаться. — Потрудитесь выйти из коляски и взглянуть на то, что я хотел показать вам, милый мой господин ван ден Беек. Кто знает? В этом чертовом Меестер Корнелисе столько всякого можно встретить, что, возможно, вам повезет и вы найдете то, что ищете.
— Меестер Корнелис, — стараясь понять, повторил Эусеб. — Что такое Меестер Корнелис?
— О, это славная шутка! — отозвался толстый нотариус, и все его тело заколыхалось в припадке смеха. — Скоро уже год, как вы живете в Батавии, и все еще не знаете, что такое Меестер Корнелис? Это незнание делает честь вашей нравственности, молодой человек. Ну, спускайтесь и знакомьтесь с неизвестным, потом вы скажете мне откровенно, что вы об этом думаете… Петере, друг мой, откройте дверцу пошире, вы же видите — я не могу пройти!
В самом деле, хотя экипаж, как мы сказали, был открытым, проем дверцы был недостаточным для нижней части туловища метра Маеса.
Но Эусеб, напротив, остался на месте.
— Ну что же вы? — спросил нотариус, обернувшись, как только почувствовал, что обеими ногами твердо опирается на землю.
— Сударь, — ответил своему спутнику Эусеб. — Я начинаю понимать, что вам угодно насмехаться надо мной; позвольте мне откланяться.
— Мой юный друг, — произнес нотариус, к которому вернулась вся его величественность. — Взгляните на меня, прошу вас: разве похож я на шутника, разве выгляжу человеком, способным на розыгрыш дурного тона? Нет. Вместо того чтобы сердиться на меня, вы должны, напротив, поблагодарить меня: я просто хотел отвлечь вас от мрачных мыслей, предложить вам кое-какие развлечения, развеять вашу грусть, внушающую самые серьезные тревоги вашей юной жене, достойной госпоже ван ден Беек, и, прибавлю от себя, вполне обоснованные тревоги.
Эусеб понял, что нотариус говорил искренне.
— Благодарю вас за намерение, — сказал он. — Но хочу предупредить об одном.
— О чем же?
— Вы напрасно старались.
— Почему?
— Потому что я этим не воспользуюсь. Я приехал ради дела, но вы меня обманули. Следовательно, я, с вашего разрешения, вернусь на Вельтевреде.
— Какая склонность к коммерции! — с подлинным или наигранным восхищением вскричал нотариус. — Но как вы собираетесь возвращаться на Вельтевреде?
— Пешком, черт возьми!
— Пешком, вы?
— Разумеется, я.
— Что вы говорите! Пешком? Вы хотите опозориться в глазах всей колонии? Господин Эусеб ван ден Беек, набоб, наследник достойного и почтенного доктора Базилиуса, миллионера, передвигается пешком, словно жалкий лас-кар или тагал-побирушка! Как бы вам этого ни хотелось, господин ван ден Беек, но я такого не потерплю.
— Тогда разрешите мне воспользоваться вашей коляской и прикажите вашему кучеру отвезти меня домой.
— Это было бы прекрасно, мой юный друг; но кучер должен отвезти домой меня самого; вы ведь не думаете, что я собирался только войти и выйти. Придется мне уехать вместе с вами, но, право же, вы не поступите со мной так жестоко, дорогой господин ван ден Беек, после такого тяжелого рабочего дня, какой был у меня.
Продолжая говорить, нотариус потянул Эусеба к себе, заставив его выйти из коляски, и, подталкивая вперед, вынудил сделать несколько шагов по узкому и темному переулку, ведущему ко входу в заведение.
Молодой человек еще пытался сопротивляться, но звон тамбурина, послышавшийся в десяти шагах от него, привлек его внимание; повернув голову, он заметил в углублении между двумя домами группу из трех индийцев, освещенную факелами.
Двое из них играли на музыкальных инструментах.
Один ударял в своеобразный тамбурин, другой играл на флейте.
Третий опустил руку в тростниковую корзинку конической формы.
Вокруг них уже собрались зрители, явно ожидавшие представления; непонятно, какое именно, но оно должно было вот-вот начаться.
— А, это Харруш, заклинатель змей! — воскликнул нотариус и с детским любопытством устремился в сторону этой группы, бросив спутника на произвол судьбы.
Эусеб именно потому, что его перестали понуждать к этому, без всяких уговоров последовал за нотариусом.
Его движение было совершенно машинальным и не имело ничего общего с проявлением свободной воли, полностью, казалось, утраченной в тот момент молодым человеком.