— Вы не можете себе представить, — ответил Бурьен, — как я счастлив, что вы сами об этом заговорили. Сегодня утром, когда вы с нетерпением ждали меня, госпожа Бонапарт просила меня поговорить с вами о неприятном положении, в которое она попала.
— Неприятное положение? Бурьен, что вы имеете в виду? — спросил Бонапарт у своего секретаря, снова перейдя на «вы».
— Я думаю, что она очень расстроена.
— Кем?
— Кредиторами.
— Кредиторами? Я полагал, что избавил ее от них!
— Совершенно верно, но это было год назад.
— И что же?
— За год ситуация совершенно изменилась. Год назад она была женой генерала Бонапарта, теперь она — супруга первого консула.
— Бурьен, этому нужно положить конец! Я не желаю больше слышать ничего подобного.
— Совершенно с вами согласен, генерал.
— Вы проследите, чтобы всем было уплачено.
— Прекрасно! Дайте мне необходимую сумму, и ручаюсь, что все будет немедленно улажено.
— Сколько вам нужно?
— Сколько мне нужно?.. Э… Ну…
— Говорите!
— Видите ли, именно это госпожа Бонапарт не решается вам сказать.
— Как?! Она не решается? А ты?
— Я тоже, генерал.
— Ты тоже? Должно быть, это бешеные деньги!
Бурьен испустил вздох.
— Хорошо, — продолжал Бонапарт, — если я прикину по прошлому году и дам тебе триста тысяч франков…
Бурьен молчал. Бонапарт с беспокойством посмотрел на него.
— Говори же, болван!
— Ну что же, генерал, если вы дадите мне триста тысяч, этого хватит, чтобы рассчитаться с половиной долгов.
— С половиной! — воскликнул Бонапарт, вставая. — Шестьсот тысяч! Она должна… шестьсот тысяч франков?..
Бурьен кивнул.
— Она сама вам это сказала?
— Да, генерал.
— И где же, по ее мнению, я должен взять эти шестьсот тысяч? Из пятисот тысяч, которые положены мне как консулу?
— О, она надеется, что у вас отложено несколько тысяч.
— Шестьсот тысяч франков!.. — повторил Бонапарт. — Моя жена тратит шестьсот тысяч на платья, а я назначаю пенсию в сто франков вдовам и детям храбрецов, погибших у Пирамид и Маренго! И даже этого я не могу дать всем нуждающимся! Они целый год живут на сто франков, а госпожа Бонапарт носит платья за сто луидоров и шляпки за двадцать пять. Бурьен, вы, должно быть, плохо расслышали. Не может быть, чтобы это было шестьсот тысяч.
— Я все прекрасно расслышал, генерал. Госпожа Бонапарт поняла, как обстоят дела, только вч" ера вечером, когда увидела счет за перчатки на сорок тысяч франков.
— Что вы сказали?! — воскликнул Бонапарт.
— Я сказал, сорок тысяч за перчатки, генерал. Что делать? Положение именно таково. Вчера вечером госпожа Бонапарт вместе с госпожой Гюло занималась подсчетами. Всю ночь она проплакала, сегодня утром я застал ее в слезах.
— О! Пусть поплачет! Пусть плачет от стыда, от угрызений совести! Сорок тысяч на перчатки!.. За сколько времени?
— За год, — отвечал Бурьен.
— За год! Содержание сорока семей! Бурьен, я хочу видеть все счета.
— Когда?
— Немедленно. Сейчас восемь часов. На девять я назначил аудиенцию Кадудалю, так что у меня есть время. Немедленно, Бурьен, немедленно!
— Вы правы, генерал, покончим с этим делом, раз уж мы взялись за него.
— Принесите мне все счета! Все, вы слышите? Мы вместе просмотрим их.
— Бегу, генерал.
И Бурьен действительно ринулся бегом по лестнице, которая вела в покои г-жи Бонапарт.
Оставшись один, первый консул принялся мерить кабинет шагами, сложив руки за спиной. Его плечо подергивалось, губы сжимались, и он шептал:
— Я должен был вспомнить, что говорил мне Жюно у фонтанов Месудии, должен был прислушаться к словам братьев, Жозефа и Люсьена, которые говорили, что мне не следует видеться с ней по возвращении. Но как устоять перед Гортензией и Евгением! Милые дети! Только из-за них я вернулся к ней! О, развод! Я сохраню его во Франции, хотя бы лишь для того, чтобы отделаться от этой женщины, которая не может подарить мне наследника и лишь разоряет меня!
— Ну, — сказал Бурьен, входя, — шестьсот тысяч франков вас не разорят, а госпожа Бонапарт еще вполне может родить вам сына, который лет через сорок унаследует пожизненное консульство!
— Ты всегда на ее стороне, Бурьен, — сказал Бонапарт, и так ущипнул секретаря за ухо, что тот вскрикнул.
— Что же делать, генерал, я всегда на стороне того, кто прекрасен, добр и слаб.
Бонапарт в бешенстве схватил кипу бумаг, которые принес Бурьен, и начал судорожно комкать их. Выхватив наугад один листок, он прочитал:
— Тридцать восемь шляп… за месяц! Она что, надевает по две в день?.. Перья цапли на тысячу восемьсот франков! Украшения для шляп на восемьсот!
В ярости бросив счет, он схватил другой:
— Парфюмерный магазин мадемуазель Мартен — 3306 франков за румяна, только в июне на 1749 франков. Румяна по сто франков за баночку! Запомните это имя, Бурьен! Эту негодяйку нужно отправить в Сен-Лазар [13] . Мадемуазель Мартен, слышите?
— Да, генерал.
— А!.. Вот и платья. От господина Леруа… Раньше у нас были швеи, а теперь портные для дам. Считается, что это более нравственно. Сто пятьдесят платьев за год, на четыреста тысяч франков! Но если так, это уже не шестьсот тысяч, тут на целый миллион, на миллион двести тысяч!
— О, генерал, — живо отозвался Бурьен, — по некоторым счетам был внесен задаток.
— Три платья на пять тысяч!
— Да, — сказал Бурьен, — но вот здесь шесть по пятьсот франков.
— Вы что, сударь, смеетесь? — спросил Бонапарт, нахмурившись.
— Нет, генерал, не смеюсь, и я хочу сказать, что такому человеку, как вы, не стоит сердиться из-за подобных пустяков.
— Вспомните Людовика XVI, он был королем и очень сердился, а у него было двадцать пять миллионов по цивильному листу!
— Генерал, вы в значительно большей степени король, чем Людовик XVI. Вы были королем и будете им. Кроме того, согласитесь, Людовик XVI был беден.
— Он был порядочным человеком.
— Хотел бы я знать, что сказал бы первый консул, если бы его назвали порядочным человеком?
— Если бы на эти пять тысяч она покупала прекрасные платья времен Людовика XVI с воланами, кринолинами, фижмами, на которые уходило по пятьдесят метров ткани, я бы это еще понял, но теперь в этих прямых платьях женщины выглядят, как зонтики в чехле.