Капитан подошел к вашему брату.
— Можно служить под разными знаменами, — сказал он, — но мы все французы, и храбреца видно сразу. Чего ты хочешь?
— Во-первых, чтобы меня развязали, а то я похож на вора.
— Справедливая просьба, развяжите его.
Я бросился к графу и развязал его раньше, чем кто-либо успел подойти к нему.
— О, как хорошо! — сказал граф, вытягивая и разминая руки под плащом. — Как хорошо быть свободным.
— Чего еще ты хочешь? — спросил капитан.
— Я бы сам хотел скомандовать «пли!».
— Ты сам отдашь приказ. Дальше?
— И я хотел бы передать что-нибудь семье на память обо мне.
— Ты знаешь, что нам запрещено брать письма у приговоренных за политические преступления. Что-нибудь другое можно.
— О, я не хочу доставлять вам хлопот. Мой юный земляк Шарль, который с вашего разрешения будет провожать меня до места казни, позаботится о том, чтобы передать моей семье не письмо, а какую-нибудь вещицу, которая принадлежала мне. Да вот хоть эту шапку.
— Это все? — спросил капитан.
— Ну да, — ответил граф, — пора. У меня начинают мерзнуть ноги, а я этого терпеть не могу. В путь, капитан! Я полагаю, вы идете с нами?
— Это мой долг.
Граф поклонился ему, обнял меня, смеясь, за плечи, как человек, довольный удавшимся делом.
— Куда идти? — спросил он.
— Сюда, — сказал капитан, становясь во главе колонны.
Мы двинулись следом.
Мы прошли мимо потайного хода и попали во второй двор, вдоль стен которого прохаживались часовые. Противоположная стена на высоте в человеческий рост вся была исцарапана пулями.
— Ага, вот мы и пришли! — сказал пленник.
И сам пошел к стене. Дойдя до нее, он остановился. Секретарь суда зачитал приговор. Ваш брат кивнул, признавая его справедливость, и сказал:
— Прошу прощения, капитан, мне нужно сказать пару слов самому себе.
Капитан и солдаты поняли, что он хочет помолиться, и отошли. Некоторое время он стоял неподвижно, скрестив руки и склонив голову на грудь. Его губы беззвучно шевелились. Затем он поднял голову, он улыбался. Он обнял меня и, обнимая, тихо сказал слова Карла I:
— Помни [59] !
Я заплакал и опустил голову. Твердым голосом он скомандовал:
— Готовьсь!
Солдаты приготовились. Словно не желая отдавать последний приказ с покрытой головой, он снял и бросил шапку, она упала к моим ногам.
— Готовы? — спросил граф.
— Да, — ответили солдаты.
— Оружие наизготовку, пли! Да здравствует ко…
Он не успел закончить, раздался залп, семь пуль попали ему в грудь. Он упал навзничь. Я упал на колени и плакал, как плачу сейчас.
— В самом деле, бедняга зарыдал, рассказав нам о смерти нашего брата.
И мы сами, клянусь вам, мадемуазель Клер, — сказал Гектор, — мы горько плакали. Мой старший брат, ставший теперь главой семьи, перечитал письмо, поцеловал Шарля, вытянул руку и на святой реликвии, которая осталась нам от брата, поклялся отомстить.
— О, сударь, как грустна ваша история! — сказала Клер, утирая слезы.
— Должен ли я продолжать? — спросил Гектор.
— Да, конечно, — сказала девушка. — Никогда прежде я не слышала ничего столь захватывающего и в то же время столь печального.
Гектор де Сент-Эрмин подождал, давая м-ль де Сурди время прийти в себя, и продолжил:
— Вы сказали, грустная история. Дальше она становится еще печальнее. Слушайте.
Спустя неделю после того, как в Безансон приехал мой юный товарищ и мы прочли письмо Леона, исчез мой брат Шарль.
Он оставил мне письмо:
«Мне незачем говорить тебе, дорогое мое дитя, где я и чем занят.
Как ты догадываешься, я приступил к мщению и занят тем, что выполняю данное мной слово. Теперь ты остался один. Но тебе уже шестнадцать, а горе — хороший учитель. В таких обстоятельствах взрослеешь быстро.
Я представляю себе человека могучим дубом, чьи корни уходят в прошлое, а крона теряется в будущем, он устоит и в жару и в холод, в дождь и в бурю, под ударом топора и перед искусом золота.
Заставь работать и тело, и ум. Преуспей во всех физических упражнениях, у тебя будет достаточно и денег, и учителей.
На лошадей, ружья и прочее снаряжение, учителей верховой езды и фехтования в провинции расходуй по двенадцать тысяч франков в год.
Если поедешь в Париж, трать вдвое больше, но с той же целью — стать настоящим мужчиной.
Следи, чтобы у тебя всегда было десять тысяч франков золотом, чтобы передать их любому неизвестному тебе посланцу, который явится от имени Моргана, с его подписью, и вручит тебе запечатанное письмо, на котором будет изображен кинжал.
Ты один будешь знать, что Морган — это я.
В точности следуй наставлениям, которые я даю тебе, высказывая их скорее как мое мнение, чем как приказание.
Перечитывай это письмо не реже раза в месяц. Будь готов сменить меня, отомстить за меня и умереть. Твой брат
Шарль».
— Теперь, мадемуазель де Сурди, — продолжал Гектор, — когда вы знаете, что Морган и Шарль де Сент-Эрмин — это один и тот же человек, мне нет больше нужды по пятам следовать за братом, куда бы он ни направился. Вождь Соратников Иегу был хорошо известен во Франции, слава его шагнула даже за пределы родной страны. Последние два года Франция от Марселя до Нантуа была его вотчиной.
Я дважды получал от него письма с печатью и подписью, которые он описал. Он просил выслать ему условленную сумму, и я высылал ее.
На юге Франции Моргана любили и ненавидели. Роялисты считали Соратников Иегу рыцарями, борющимися за справедливость. А если кое-кто называл их разбойниками, грабителями, налетчиками на почтовые кареты, то это нисколько не вредило их репутации. Известно несколько случаев, когда Соратники Иегу проявили настоящие чудеса ловкости, силы и благородства.
Началась война против правительства, и на юге теперь можно было открыто выражать сочувствие Соратникам, не боясь преследований со стороны властей. При Директории все шло хорошо. Правительству недоставало сил бороться с внешним врагом, не могло оно противостоять и внутреннему. Но тут из Египта вернулся Бонапарт.