Задержанные под именами Ассаса, Адлера, Монбара и Моргана, они заявили, что не знают таких имен и представились как:
Луи-Андре де Жайя, родом из Баже-ле-Шателя, департамент Эн, двадцати семи лет;
Рауль-Фредерик-Огюст де Валансоль, родом из Сент-Коломбы, департамент Рона, двадцати девяти лет;
Пьер-Огюст де Рибье, родом из Боллены, департамент Воклюз, двадцати шести лет;
и Шарль де Сент-Эрмин, родом из Безансона, департамент Дуб, двадцати четырех лет.
Заключенные заявили, что намеревались присоединиться к армии, которую г-н Тейсонне собирал в горах Оверни; но они решительно отвергали какое-либо свое отношение к грабителям дилижансов Ассасу, Адлеру, Монбару и Моргану. Они могли смело утверждать это, так как на дилижансы всегда нападали люди в масках, и только раз удалось увидеть лицо одного из главарей — это было лицо моего брата.
При нападении на дилижанс, двигавшийся из Лиона в Вену, мальчик десяти-двенадцати лет, ехавший рядом с кондуктором, вытащил у него пистолет и выстрелил в Соратников Иегу.
Кондуктор, предвидя нечто подобное, на всякий случай всегда оставлял свой пистолет незаряженным. Однако мать мальчика не подозревала об этом и от страха за сына потеряла сознание.
Мой брат тут же поспешил на помощь несчастной женщине, дал ей понюхать соли и попытался успокоить ее. Но она билась в истерике и в какой-то момент задела маску Моргана. В общем, она могла запомнить лицо Сент-Эрмина.
Но благодаря огромной симпатии, которую все испытывали к обвиняемым, и различным письмам и свидетельствам, представленным суду, а также тому, что дама, видевшая лицо Моргана, заявила, что не узнает его ни в одном из четырех господ подсудимых, их алиби было доказано.
Правда состояла в том, что никто не пострадал от их нападений, а что касается казенных денег, то они ровным счетом никого не интересовали, и никто не предъявил на них своих прав.
Дело шло к оправданию, когда председатель суда ни с того ни с сего вдруг обратился к даме, упавшей в обморок:
— Сударыня, не соблаговолите ли вы сказать, кто из этих господ был так галантен, что не отказал вам в помощи, в которой вы остро нуждались в вашем состоянии?
Дама, застигнутая врасплох столь витиевато поставленным вопросом, подумала, что в ее отсутствие выявились новые факты и что теперь ее признание лишь вызовет интерес и сочувствие к обвиняемому, и она указала па моего брата:
— Господин председатель, это господин граф де Сент-Эрмин.
Алиби всех и сразу было разрушено, ибо главным образом оно основывалось на том, что никто никогда не видел их лиц. И все четверо оказались в руках палача.
— Черт возьми, командир, — произнес Жайя, налегая на слово «командир». — Это наконец отучит тебя от галантности.
Торжествующий крик раздался в зале суда: Диана де Фаргас радовалась победе.
— Сударыня, — мой брат поклонился даме, узнавшей его, — только что одним ударом вы снесли четыре головы.
Поняв свою ошибку, дама упала на колени и стата молить о прощении. Слишком поздно!
Я находился в зале суда и почувствовал, что теряю сознание. Ведь я нежно любил своего брата, он был дорог мне, как отец.
Подсудимым теперь нечего было терять, они перестали все отрицать, спокойно и даже весело во всем признались, и в тот же вечер их осудили на смертную казнь.
Трое подсудимых наотрез отказались подать прошение об обжаловании приговора, и только Жайя во что бы то ни стало требовал соблюсти букву закона. И дабы его товарищи не подумали, что это лишь предлог, за которым скрывается страх, он признался, что в него влюбилась дочь тюремного смотрителя, и потому он надеялся за те полтора-два месяца, которые уйдут на обжалование, устроить всем побег. Трое молодых людей перестали противиться и подписали кассацию.
Поверив в возможность побега, они всей душой возжелали вернуться к жизни. В душе они не боялись смерти, но гибель на эшафоте была противна их чести. Жайя позволили действовать на благо всей компании и, пока он покорял сердце девушки, решили по возможности жить в свое удовольствие.
Кассация не давала никакой надежды на отмену приговора: первый консул дал ясно понять, что хочет любой ценой уничтожить все шайки и навсегда избавить от них страну.
Я испробовал все средства, исчерпал все слова, чтобы повидаться с братом, но все было напрасно.
К великому отчаянию города, отдавшего все свои симпатии моему брату и его друзьям, они должны были умереть. Надо признать, что обвиняемые — молодые, красивые, одетые по самой последней моде, остроумные и уверенные в себе, но вежливые с публикой и любезные с судьями и к тому же принадлежавшие к самым знатным фамилиям провинций, — заслуживали всеобщей любви. Их лучшей защитой были они сами.
Эти четверо подсудимых, самому старшему их которых еще не было и тридцати, защищавшиеся против гильотины, но не против расстрела, и требовавшие смерти, которую, по их собственному признанию, они заслужили, являли собой восхитительный образец молодости, отваги и благородства.
Общие опасения оправдались: прошение было отклонено.
Жайя добился любви Шарлотты, но влияние дочери на отца оказалось не столь велико, чтобы убедить его помочь с побегом. Главный смотритель, славный малый по имени Контуа, искренне сочувствовал приговоренным; сердцем роялист, он был прежде всего честным человеком. Он отдал бы руку на отсечение, лишь бы предотвратить несчастье, но отказался от шестидесяти тысяч франков, которые ему предложили за помощь молодым людям.
Три ружейных выстрела, раздавшихся рядом с тюрьмой, возвестили о том, что приговор остался в силе.
В ту же ночь Шарлотта — и это все, что бедная девушка смогла сделать, — принесла в камеру по два заряженных пистолета и по кинжалу каждому.
Выстрелы, благодаря которым осужденные узнали, что их прошение отклонено, до того напугали комиссара, что он созвал всех солдат, бывших в его распоряжении. И в шесть часов утра, когда на площади Бастиона еще возводили эшафот, шестьдесят кавалеристов стояли на изготовке у решетки тюремного двора.
Более тысячи человек толпились на площади позади всадников.
Казнь была назначена на семь часов, и ровно в шесть тюремщики вошли в камеру осужденных, коих накануне они оставили в цепях и без оружия. Теперь их руки были свободны и они оказались вооружены до зубов. Кроме того, они подготовились к бою, словно борцы, — разделись до пояса, скрестили лямки панталон на груди и туго затянули широкие пояса, увешанные оружием.
Меньше всего кто-либо ожидал услышать шум схватки. Затем все увидели, как из тюрьмы выскочили четверо приговоренных к смерти.
Их встретила полная тишина. Они так походили на гладиаторов, вышедших на арену, что все почувствовали: сейчас произойдет нечто ужасное.