Мы надеемся, что читатели поняли, куда так внезапно исчез граф де Сент-Эрмин. Получив долгожданную свободу, можно сказать, из рук Кадудаля, распустившего свое войско, он решился попросить руки м-ль де Сурди и получил ее согласие.
Мы видели, с какой торжественностью готовилось подписание брачного договора и как Гектор уже почти взял в руки перо, когда шевалье де Маален возник в дверях особняка де Сурди, остановил графа и зачитал ему приказ Кадудаля Лорану вновь взяться за оружие и приказ Лорана всем Соратникам Иегу быть готовыми приступить к действиям.
Гектор вскрикнул от отчаяния и боли. Все его счастье рухнуло в один миг, самые дорогие мечты, которые он лелеял два года, рассыпались в прах. Подписывая брачное свидетельство, он обрекал свою будущую жену в один прекрасный день стать вдовой человека, погибшего на эшафоте как вооруженный грабитель. Деятельность Соратников Иегу давно уже утратила для него все рыцарское и благородное, и вместо романтических красок и очертаний он видел в ней только, как сквозь кривое стекло, одни чудовищные и страшные гримасы. И значит, ему оставалось только исчезнуть. Не колеблясь ни секунды и разбив, как бокал, всю свою жизнь, он произнес только одно слово: «Бежим». И бросился вон из особняка вслед за шевалье де Мааленом.
В следующую субботу около одиннадцати часов утра два всадника выехали из деревни Пор-Мор на дорогу, ведущую из Анделиса в Верной, и проследовали через Иль, Прессаньи и Вернонне. Затем они переехали через старый деревянный мост, на котором стояли пять мельниц, и добрались до дороги, ведущей из Парижа в Руан.
Всадники углубились в густой и темный Бизийский лес, начинавшийся за мостом по левую руку от дороги. Они отъехали недалеко, так, чтобы видеть окрестности моста.
В то время, когда они еще проезжали через Прессаньи, два других всадника, следовавшие вдоль левого берега Сены, выехали из Рольбуаза, оставили справа Пор-Вилез и Вернон и добрались до того места, где двое первых всадников свернули в лес. Здесь они посовещались и после некоторых колебаний решительно направились в чащу.
Они не проехали и десяти шагов, как раздался окрик:
— Кто идет?
— Верной! — ответили вновь прибывшие.
— Версаль! — послышалось из леса.
В это время по дороге, которая пересекает лес и идет от Тилье-ан-Вексен в Бизи, подъехали еще двое и с помощью того же пароля присоединились к четверке, укрывшейся под деревьями.
Всадники обменялись несколькими словами, которые помогли им узнать друг друга, и молча начали ждать.
Колокола прозвонили полночь.
Каждый отсчитал все двенадцать ударов. И тут же послышался отдаленный стук колес.
Всадники переглянулись:
— Вы слышите?
— Да, — ответили они в один голос, и в их сердцах по-разному отозвался шум приближающегося дилижанса.
И снова воцарилась тишина.
Всадники зарядили пистолеты, и почти сразу же у поворота показались огни двух фонарей, освещавших дорогу экипажу. Они затаились. Казалось, только стук сердец раздавался в ночи, подобно каплям воды, падающим на камни.
Дилижанс приближался. Когда до него оставалось десять шагов, двое всадников рванулись к лошадям, а четверо — к дверям:
— Соратники Иегу! Сдавайтесь!
Дилижанс на мгновение приостановился, из его окон раздался ружейный залп, кто-то произнес: «В карьер!», и дилижанс умчался, увлекаемый четырьмя мощными першеронами.
Два Соратника Иегу остались лежать на земле.
У одного голова была пробита пулей насквозь. Падая, он потерял стремена, и его лошадь ускакала вслед за остальными.
Другой, придавленный крупом, напрасно пытался дотянуться до выпавшего из рук пистолета.
Остальные рассыпались в разные стороны, крича:
— Нас предали! Спасайся, кто может!
Четверо жандармов примчались во весь опор, спрыгнули со своих коней и схватили раненого за руки, чтобы он не смог дотянуться до пистолета и всадить себе пулю в лоб.
Пытаясь покончить с собой, раненый истратил последние силы. Он застонал и потерял сознание. Голова его упала, кровь из широкой раны в голове ручьем лилась на землю.
Его переправили в тюрьму Вернона.
Он пришел в себя, и ему показалось, что он видит сон. Лампа, зажженная скорее для того, чтобы его было видно через дверной глазок, чем для того, чтобы видел он, тускло освещала камеру.
И тут, вспомнив все, он обхватил голову руками и зарыдал.
Его рыдания были услышаны, дверь отворилась, вошел начальник тюрьмы и спросил, не надо ли чего. Узник встал и, стряхнув одним движением своей прекрасной головы слезы, дрожавшие на ресницах, спросил:
— Сударь, не могли бы вы дать мне пистолет, чтобы я мог застрелиться?
— Гражданин, — покачал головой начальник тюрьмы, — ты просишь единственную вещь, которую, как и свободу, мне запретили тебе давать.
— В таком случае, — заключенный снова сел, — мне ничего не нужно.
И больше не произнес ни слова.
На следующее утро в девять часов к нему вошли двое.
Узник сидел на том же месте. Кровь засохла, и затылок приклеился к стене: было ясно, что за всю ночь он ни разу не переменил положения.
Прокурор Республики пришел снять с него показания.
Он отказался отвечать, заявив:
— Я буду говорить только с господином Фуше.
— Вы хотите признаться?
— Да.
— Слово чести?
— Да.
Слух о том, что ночью было совершено нападение на дилижанс, уже распространился по округе, все понимали, как важны показания этого арестанта. Поэтому прокурор не колебался ни секунды.
Он приказал подать четырехместный экипаж, посадил туда крепко связанного узника, сам сел рядом, а напротив устроились два жандарма. Третий жандарм сел рядом с кучером.
Экипаж тронулся и через шесть часов остановился перед особняком гражданина Фуше.
Узника отвели в приемную второго этажа, где оставили под наблюдением четырех жандармов. Прокурор вошел в кабинет гражданина Фуше из Нанта, или, иначе, де Нант, какой стал с некоторого времени себя именовать, — это небольшое добавление наводило на мысль об аристократическом происхождении гражданина сенатора, и через пять минут туда же ввели арестованного.
Веревки, которыми были связаны руки узника, заставляли его сильно страдать, и Фуше сразу понял это.
— Гражданин, — обратился он к арестованному, — если ты дашь мне слово не пытаться бежать отсюда, я прикажу развязать веревки, которые причиняют тебе боль.
— Ужасную боль, — признался узник.