Опять же, аппетитный малыш, по имени Тайлер Маршалл, сидит под замком в камере на другом уровне «Черного дома» и в другом мире, а Берни не терпится помучить маленького Тайлера, пройтись морщинистыми руками по гладкой, бархатистой коже мальчика. Тайлер Маршалл возбуждает Берни.
Но есть еще удовольствия, которые достижимы в этом мире, и уже время их получить. Берни заглядывает в щелку между дверью и дверным косяком и видит, что Батч Йеркса уступил усталости и мясному рулету из столовой. Он сидит на стуле, как огромная кукла, руки лежат на столе, толстый подбородок уютно устроился на шее. Очень удобный, аккурат по руке, камень, который Йеркса использует вместо пресс-папье, замер в нескольких дюймах от правой руки Йерксы, но Берни камень больше не нужен, поскольку у него есть более эффективное оружие. Он сожалеет о том, что слишком поздно оценил возможности секатора для подрезки живой изгороди. Вместо одного лезвия — два. Одно снизу, второе — сверху, чик-чик! О, такие острые! Он не собирался ампутировать слепому пальцы. Поначалу он воспринимал секатор как большой нож, но когда его пырнули в руку, он двинул секатором в сторону слепого, и лезвия сами отхватили тому пальцы, быстро и эффективно, как в старые времена чикагские мясники резали бекон.
Да, с Шустриком Макстоном удастся позабавиться на славу. Он и заслуживает того, что его ждет. Зеркало подсказало Берни, что ему недостает двадцати фунтов, может, и тридцати, и удивляться этому не приходится: посмотрите, чем кормят в столовой. Шустрик ворует деньги, отпущенные на еду, как ворует их по другим статьям расходов. Правительство штата, федеральный бюджет, «Медикейд», [116] «Медикэр», [117] Шустрик обкрадывает всех. Пару раз, думая, что Чарльз Бернсайд ничего не соображает, Макстон подсовывал ему на подпись бланки, согласно которым старику делали операцию на простате, на легких. То есть деньги, которые «Мэдикэр» платит за фиктивные операции, идут прямиком в карман Шустрика, не так ли?
Бернсайд выходит в коридор и направляется к холлу, оставляя за собой кровавые следы. Поскольку он должен пройти мимо сестринского поста, секатор он засовывает за пояс и прикрывает сверху рубашкой. Над стойкой на сестринском видны дряблые щеки, очки в золотой оправе и жидкие волосы старой карги Джорджетт Портер. Могло быть и хуже, думает он. С тех пор как она влетела в М18 и застала его в чем мать родила мастурбирующим посреди комнаты, Джорджетт Портер трясет, когда она сталкивается с ним.
Она бросает на него короткий взгляд, усилием воли подавляет дрожь и возвращается к прерванному занятию. Наверное, вяжет или читает глупый детектив, в котором кот раскрывает преступление. Берни приближается к стойке, подумывая о том, чтобы познакомить секатор с физиономией Джорджетт, решает, что не стоит зря тратить силы и время. Добравшись до стойки, заглядывает за нее и видит, что в руках у Джорджетт книжка, как он и предполагал.
Она подозрительно смотрит на него.
— Ты сегодня роскошно выглядишь, Джорджи.
Она бросает взгляд в коридор, в холл и понимает, что придется разбираться с Берни самой.
— Вы должны быть в своей комнате, мистер Бернсайд. Уже поздно.
— Не суй нос в чужие дела, Джорджи. Я имею право на прогулку.
— Мистер Макстон не любит, чтобы пациенты бродили по другим корпусам, так что, пожалуйста, оставайтесь в «Маргаритке».
— Босс еще на месте?
— Думаю, да.
— Хорошо.
Он поворачивается и тащится к холлу, когда она кричит вслед:
— Подождите!
Он оглядывается. Она встает, на лице тревога.
— Вы не собираетесь тревожить мистера Макстона, не так ли?
— Скажешь еще слово, и я потревожу тебя.
Одна ее рука поднимается к шее, и наконец она замечает кровь. Подбородок отваливается, брови взлетают.
— Мистер Бернсайд, в чем у вас шлепанцы? И штанины? Вы так наследили.
— Не можешь, значит, молчать, да?
Насупившись, он возвращается к сестринскому посту. Джорджетт Портер прижимается к стене, и прежде чем понимает, что ей надо бежать, Берни уже стоит перед ней. Она отрывает руку от шеи и выставляет вперед, в надежде, что его это остановит.
— Тупоголовая сука.
Берни выхватывает секатор из-за пояса, берется за рукоятки, легким движением, словно это веточки, отрезает ей пальцы.
— Дура.
Шок парализует Джорджетт. Она смотрит на кровь, текущую из четырех обрубков.
— Чертова идиотка.
Берни раскрывает секатор и вгоняет одно острие в шею Джорджетт. В горле у нее булькает. Она пытается схватиться за секатор, но Бернсайд выдергивает его из шеи и поднимает выше.
Из обрубков хлещет кровь. На лице Бернсайда написано отвращение. Как у человека, который понимает, что придется очищать туалетный ящик кошки. Мокрое от крови лезвие он втыкает в правый глаз Джорджетт, и она умирает еще до того, как ее тело сползает по стене на пол.
В тридцати футах по коридору Батч Йеркса что-то бормочет во сне.
— Они никогда не слушают. — Бернсайд качает головой. — Стараешься, стараешься, а они не желают слушать, отсюда и результат. Доказывает, что они сами этого хотят… как те маленьких шлюхи в Чикаго. — Он выдергивает лезвие секатора из головы Джорджетт, вытирает оба лезвия о ее блузку. Воспоминания о маленьких чикагских шлюхах вызывает шевеление в его члене, который начинает набухать в штанах. «При-вет!» Ах… магия сладостных воспоминаний. Хотя, как мы видели, во сне У Чарльза Бернсайда частенько случается эрекция, в периоды бодрствования такого практически не бывает, так что ему хочется спустить штаны и посмотреть, на что он способен. Но вдруг проснется Батч Йеркса? Он же решит, что Берни возбудила Джорджетт Портер, вернее, ее труп. Вот этого не надо… совершенно не надо. Даже у монстра есть гордость. Лучше идти в кабинет Шустрика Макстона и надеяться, что его молоток не упадет до того, как придет время забить гвоздь.
Берни засовывает секатор за пояс и одергивает мокрую рубашку. Доходит до конца коридора «Маргаритки», пересекает пустынный холл, добирается до двери с металлической табличкой, на которой выгравировано: «УИЛЬЯМ МАКСТОН, ДИРЕКТОР». Ее и открывает, вызывая из памяти образ давно умершего десятилетнего мальчика Германа Флэглера, прозванного Пуделем, одной из своих первых жертв.