Виселица облюбована воронами. Они толкаются, поворачивают головы, следя за движением «e-z-go». Особенной вороны среди них нет. Той, чью кличку Тай не может вспомнить. Но он знает, почему вороны здесь. Хотят ухватить свежей плоти, вот что они тут делают. А заодно выклевать глаза нового покойника. Не говоря уж о босых ножках.
За горой брошенной, расползающейся обуви проселок уходит на север, к дымящемуся холму.
— Стейшн-хауз-роуд, — сказал Берни, вроде бы уже не Таю, а самому себе, впадая в забытье. (Однако «Тазер» по-прежнему нацелен на шею Тая, и рука, которая его держит, не трясется.) По ней я должен везти особенного мальчика (фешти ошобенного мальшика). Туда отправляются особенные мальчики. Мистер Маншан поехал за моно. Монопоездом Конечного мира. Когда-то были еще два. Патриция и… Блейн?.. [120] Их нет. Сошли с ума. Покончили с собой.
Тай вел тележку для гольфа и молчал, но думал, что сошел с ума как раз старый Берн-Берн. О монорельсовых поездах он знает, даже ездил на одном в «Уолт Дисней уорлде» [121] в Орландо, штат Флорида, но монопоезда с именами Патриция и Блейн?
Глупость какая-то.
Стейшн-хауз-роуд осталась позади. Ржаво-красная и железо-серая Большая Комбинация все приближалась. Тай мог различить на наклонных конвейерах движущиеся фигурки. Дети. Некоторые из других миров, возможно, расположенных по соседству с этим… но многие из его мира. Дети, чьи лица появлялись на газетных страницах, а потом исчезали навеки. Разумеется, оставались какое-то время в сердцах родителей, но в итоге сохранялись только на фотографиях. Дети, признанные мертвыми, похороненными в безымянных могилах извращенцами, которые использовали их, а потом от них отделались. Но вместо могилы они попали сюда. Во всяком случае, некоторые из них. Даже многие. Дергали за рычаги, вращали, колеса, приводили в движение транспортеры, тогда как желтоглазые, зеленокожие надсмотрщики щелкали своими кнутами.
На глазах Тая один из муравьев полетел вниз с высокого, окутанного паром здания. Таю показалось, что он слышал едва слышный крик ужаса. Или облегчения?
— Прекрасный день, — пробормотал Берни. — И он станет еще лучше, когда удастся поесть. Еда всегда меня бодрит. — Его старые глаза пристально изучали Тая, губы изогнулись в улыбке. — Лучшая еда — ягодицы младенца, но твои тоже ничего. Очень даже ничего. Он велел отвезти тебя на станцию, но я не уверен, что получу свою долю. Мои… комиссионные. Может, он честный… может, он по-прежнему мой друг, но я думаю, что сначала просто возьму свою долю, чтобы не возникало никаких вопросов. Большинство агентов снимают свои десять процентов сверху. — Он протягивает руку, тычет пальцем в ягодицу Тая. Даже сквозь джинсы Тай чувствует, какой твердый у старика ноготь. — А я возьму свою часть снизу. — Болезненный смешок, и Тай с радостью увидел, что слюна, появившаяся между потрескавшимися губами, окрашена кровью. — Снизу, понял? — Палец вновь тычется в ягодицу.
— Понял, — отвечает Тай.
— Ты все равно сможешь разрушать, — продолжает Берни. — Одна у тебя будет ягодица или две — разницы никакой. — Вновь смешок. Вроде бы он впадал в забытье, однако «Тазер» держит крепко. — Едем дальше, парень. Еще полмили по Конджер-роуд. Увидишь лачугу под жестяной крышей. По правую руку. Это особенное место. Особенное для меня. Свернешь к ней.
Таю не остается ничего другого, как повиноваться. И теперь…
— Делай, что я тебе говорю! Лицом к гребаной стене! Подними руки и просунь в эти петли!
Тай, конечно, понятия не имеет, чти такое эвфемизм, [122] но знает: эти металлические кольца никакие не петли. Со стены свисают кандалы.
Паника захлестывает рассудок, грозя парализовать все мысли. Тай пытается бороться с ней… борется, стиснув зубы.
Если он поддастся панике, если начнет вопить и кричать, для него все будет кончено. Или старик убьет его, вырезая кусок мяса из ягодицы, или друг старика увезет его в какое-то ужасное место, которое Берни называет Дин-та. В любом случае Тай никогда больше не увидит ни мать, ни отца. И Френч-Лэндинг тоже. Но если он будет сохранять хладнокровие… дожидаться своего шанса…
Да, но как это трудно. Шапка, которая у него на голове, в этом ему немного помогает: ее притупляющий эффект способствует удержанию паники под контролем… но как это трудно.
Потому что он не первый ребенок, которого приводит сюда старик, как не был и первым, кому пришлось провести долгие часы в бетонной камере в доме старика. В левом углу лачуги — закопченный, поблескивающий жиром гриль, под жестяным коробом дымохода. К горелке гриля тянутся шланги от двух газовых баллонов с надписью «ЛА РИВЬЕР ПРОПАН» на боку каждого. На стене висят рукавицы, лопатки, щипцы, молотки для отбивки мяса, широкие вилки. Тут же ножницы, а также как минимум четыре остро заточенных мясницких ножа. Один из ножей длинный, как церемониальный меч.
Рядом с ним грязный фартук с надписью «ПОВАРА МОЖНО ПОЦЕЛОВАТЬ».
Запахом лачуга напоминает Таю пикник, организованный «Домом ветеранов зарубежных войн», куда он ездил с матерью и отцом на прошлогодний День труда. Пикник назвали «Праздник на Мауи», дабы гости представляли себе, будто попали на Гавайи. Проводился он на берегу реки в парке Ла Фолетт. В большой яме в земле горел огромный костер, на котором свиней жарили целиком. Заправляли всем женщины в травяных юбках и мужчины в ярких рубашках с птицами и тропической зеленью. Запах от ямы шел такой же. Только в лачуге он более затхлый… и жарили здесь не…
«Жарили здесь не свинину, — думает Тай, — а…»
— Я что, должен целый день стоять и пялиться на тебя?
«Тазер» оживает. Дозированный укол боли пронзает левую половину шеи Тая. Мочевой пузырь не выдерживает, и Тай надувает в штаны. Ничего не может с собой поделать. Практически не отдает себе в этом отчета. Протянувшаяся откуда-то рука (не иначе из далекой галактики), трясущаяся, но невероятно сильная, толкает Тая к стене и кандалам, которые приварены к стальным пластинам на высоте порядка пяти с половиной футов от земли.
— Сюда! — кричит Берни и истерически смеется. — Я знал, что ты получишь еще один разряд. Умный мальчик, значит? Вундеркинд! А теперь просовывай руки в петли, и чтоб без глупостей!
Тай поднимает руки, чтобы не удариться лицом о стену лачуги. Его глаза отделяет от дерева меньше фута, и он видит кровяные потеки. Они давние, и их много. От засохшей крови идет металлический запах. Земля под ногами пружинит. Словно губчатая резина. Словно желе. Это отвратительно. Возможно, это иллюзия, но Тай понимает, в чем дело. Это место казни. Старик, возможно, не каждый раз пировал здесь, не имел такой возможности, но приходить сюда он любит. Как он сам и сказал, место это для него особенное.