— А король? — нашелся герцог, возвращая мадемуазель де Шароле побывавшую в плену руку.
Мадемуазель де Шароле взглянула на герцога, почти покраснев:
— Что? Король? О чем это вы?
— Я? Да ни о чем; я только хотел вас спросить, как он себя чувствует.
— Очень хорошо, — отвечала мадемуазель де Шароле, произнеся эти два слова несколько манерно.
— Ваше «очень хорошо» меня не удовлетворяет.
— Каким же, по-вашему, оно должно быть, герцог?
— Я бы желал, чтобы это звучало либо весело, либо грустно: в первом случае то были бы слова счастливой женщины, во втором — женщины ревнивой. Так что выбирайте, принцесса.
— Ревновать, мне? Но кого же?
— Да короля, разумеется!
— Ревновать короля! С какой стати вы мне говорите такие безрассудные вещи, герцог?
— Что ж! Но когда это случится, ибо я надеюсь, что он даст вам повод или для того, или для другого…
— Быть счастливой по милости короля или ревновать его, и это мне?
— Право, принцесса, можно подумать, будто я с вами говорю по-немецки!
— Вы и впрямь выражаетесь все невразумительнее, мой дорогой герцог; неужели вы за эти два года не получали вестей из Франции? Я себе представляла, что послы ведут
переписку, притом даже двух родов: переписку открытую и тайную, политическую и любовную.
— Принцесса, у меня не было двух родов переписки.
— Вероятно, у вас их было сто.
— Тут верно одно: все мне писали, кроме вас.
— Именно тогда вам и сообщили, что король…
— Да, что король красив.
— И также, что он благоразумен?
— Мне и об этом сообщали, но, поскольку я знаю, что господин де Фрежюс вскрывал всю мою корреспонденцию, я не верил ни единому слову из того, что мне писали.
— И вы ошибались.
— Неужели?
— Это истинная правда, герцог.
— Так король благоразумен? — Да.
— У короля нет возлюбленной?
— Нет.
— Это невообразимо. Ах! Отлично, принцесса, я все понял.
И герцог от души расхохотался.
— Что вы поняли? — спросила мадемуазель де Шароле.
— Проклятье! Вы не хотите изобличить себя сами, вы ждете, чтобы я привел доказательства.
— Так приведите их.
— Берегитесь!
— Дорогой герцог, за эти два года король на меня даже не взглянул.
— Извольте поклясться в этом.
— Клянусь нашей былой любовью, герцог!
— О, я вам верю, ведь вы меня любили почти так же сильно, как я вас, принцесса.
— Хорошие были времена!
— Увы! Как вы только что сказали, мы тогда были молодыми.
— Ах, Боже мой! Но теперь мы наводим друг на друга уныние, и в особенности вы на меня, герцог.
— Каким образом?
— Вы меня делаете старухой.
— Дорогая принцесса, мне пришла в голову одна мысль.
— Какая?
— Если у короля нет любовницы, при дворе должен царить ужасающий беспорядок.
— Мой друг, это просто-напросто хаос.
— По-видимому, так; ведь в конечном счете, если король не имеет любовницы, значит, Францией правит Флёри, и Франция стала семинарией.
— Среди семинарий, любезный герцог, попадаются такие веселенькие местечки, что их можно сравнить с Францией.
— И естественно, что, когда король благоразумен, все также стараются быть благоразумными.
— Герцог, от этого прямо в дрожь бросает.
— Вследствие этого двор превращается во вместилище добродетели, которая, переливаясь через край, грозит затопить народ.
— Все уже утонули в ней.
— А королева?
— Королева уже не просто добродетельна, она свирепа в своей добродетели.
— Мой Бог! Держу пари, что, коли так, она ударилась в политику. Бедная женщина!
— Ваша правда.
— Но с кем, ради всего святого?
— А с кем, по-вашему, ей заниматься политикой? Уж конечно, не с королем.
— Почему?
— Э, мой дорогой, она до того добродетельна, что боится взять в любовники даже собственного мужа.
— Вот оно что! Кто-то дает ей советы?
— Да.
— Стало быть, она завела себе политического любовника.
— Иначе говоря, сохранила того, какого имела.
— И это по-прежнему…
— … все тот же, кто сделал ее королевой Франции, ведь никто так не склонен хранить признательность, как поляки и в особенности полячки.
— Француженкам это несвойственно, не так ли, принцесса?
— Ода!
— Итак, она плетет интриги заодно с герцогом Бурбонским?
— Именно.
— Который по-прежнему крив на один глаз.
— Ну да, Боже мой!
— Он еще и горбат.
— Станом он скрючен, что правда, то правда. Уж не знаю, может, это с ним случилось под бременем государственных забот!
— Подумать только, эта тихоня де При обо всех этих делах ни словом не обмолвилась!
— Ах! Отлично! Значит, де При писала вам в Вену!
— Разумеется.
— В таком случае не понимаю, зачем вы меня расспрашиваете, герцог.
— Ну, чтобы знать.
— Как будто там, где прошла эта де При, может остаться еще что-либо непознанное.
— Ну, вот, дорогая принцесса, не угодно ли поверить, что…
— Ничему не поверю, предупреждаю заранее.
— Клянусь вам…
— Клятвы! Час от часу не легче.
— Клянусь, что мои отношения с маркизой так же невинны, как отношения короля с вами.
Мадемуазель де Шароле, смеясь, пожала плечами.
— Раз вы прибыли из Вены, вам кажется, что и я приехала из Лапландии? — сказала она.
— Продолжайте, дорогой друг, — промолвил герцог, видя, что превозмочь недоверчивость принцессы совершенно невозможно.
— Что вы хотите, чтобы я продолжала?
— То, что начали. Вы же сказали, что королева плетет интриги сообща с герцогом Бурбонским?
— Нуда.