— Вот как? — с напряжением в голосе вскричала королева. — Трогательно? Полагаю, что мужчинам такие порывы сердца кажутся не более чем смешными.
— Сударыня, — отвечал Ришелье без тени насмешки, — соблаговолите поверить, что человека с душой очень глубоко поражает всякое проявление чистосердечного чувства, а если он добрый француз, истинный дворянин, он не может остаться равнодушным, когда речь идет о восхищении, внушаемом его государыней.
Такой ответ произвел большое впечатление на королеву; она украдкой бросила взгляд на герцога и промолчала.
Ришелье своего добился.
В этот миг, если бы герцог к тому стремился, он, разумеется, мог бы приступить к переговорам, соответствующим планам герцога Бурбонского.
Добродетель была высочайше удостоверена.
Но тут вошел король. Его величество так и сиял молодостью и красотой. Во всей Франции никто — все тогда сходились в этом мнении — не мог бы соперничать с юным монархом в изяществе и чарующем величии.
Когда герцог увидел, как хорош собой Людовик XV, ему захотелось посмотреть, какое впечатление он произведет на королеву.
Казалось, короля и в самом деле очень заботит отношение к нему его жены. Мария Лещинская поднялась, сделала обычный реверанс и вновь села, выказав всю ту предупредительность, какой требовал этикет, но не более того. Король же, напротив, покраснел при виде королевы, которая была если не прекрасна, то, по меньшей мере, интересна с этим выражением горечи и тоски на лице.
Но, когда вместо ответного огня, отражающего жар, что пылал в его собственном взгляде, вместо страсти, что одушевляла его плоть и горячила кровь, он не встретил в королеве ни тени той пламенной приязни, которой желал, черты короля омрачило облако, похожее едва ли не на порыв гнева; он тяжело вздохнул и принялся внимательно разглядывать дам, прекрасных и рдеющих румянцем, а они с поклонами окружали его и благодаря покрою придворных нарядов щедро открывали монаршему взору самую сладострастную в мире белизну ослепительных плеч и несравненных рук.
«Мария Лещинская сама себе подписывает приговор, — подумал Ришелье. — Она даже не ревнует».
И в самом деле, королева продолжала преспокойно раскладывать свои фишки и жетоны.
А Людовик XV, прерывисто дыша всей грудью, жадно впивал аромат духов и женского обожания.
Он заметил герцога, который скромно держался поодаль, готовый приветствовать монарха, когда тот будет проходить мимо него.
Приблизившись, король одарил его тонкой улыбкой, полной дружелюбия.
Если королева вела разговор с герцогом холодно и сдержанно, то теперь, с королем, беседа тотчас стала самой живой и приветливой.
На вопросы, касающиеся его путешествия, Ришелье неизменно отвечал так, чтобы разжечь воображение и угодить вкусу короля. Но под конец, заметив, с какой непроницаемой, немой твердостью герцог избегает какого-либо намека на приключения прошлой ночи, король, который был очень робок и, как все робкие люди, обожал тех, кто его не смущает, сжал ему руку повыше локтя и сказал:
— Герцог, вы видели королеву, видели меня; теперь вам пора повидаться с господином кардиналом.
— Таково мое намерение и желание, государь, и я не премину его осуществить, как только расстанусь с вашим величеством.
— Отлично! Вы придетесь очень по душе господину кардиналу, я уверен в этом.
— Тому порукой мое почтение к нему, государь.
— Кардинал — человек весьма ученый, великолепный советник. А у вас столько опыта, господин герцог…
В устах молодого короля это слово — «опыт» — означало все самое желанное и обольстительное, что юность приписывает познанию добра и зла, свойственному зрелости во-
обще, а особенно г-ну де Ришелье, так рано вкусившему от плодов заветного древа.
— Моего опыта, государь, — отвечал герцог, — хватит, чтобы постараться наиболее успешным образом послужить, вашему величеству.
— Я не забуду этого, герцог; сходите же, поищите господина кардинала, да скажите ему, что…
Тут он огляделся вокруг. Ришелье приготовился слушать.
Король продолжал, причем взгляд его омрачился, а брови нахмурились так, что это движение заставило бы версальский Олимп содрогнуться, если бы подобное происходило на лице Людовика XIV:
— Скажите ему, что я скучаю.
— Ваше величество скучает?! — вскричал Ришелье, разыгрывая изумление.
— Да, герцог.
— В ваши годы, при вашей красоте и силе, владея Французским королевством?
— Из-за всего этого мне и скучно, герцог: мой возраст и моя сила мешают мне управлять так, как я бы хотел. А Французское королевство мне мешает развлекаться, как я бы мог.
— Государь, скука — смертельный недуг; я не дам вашему величеству остаться без лекаря.
— Отлично! Господин кардинал посмеется, если вас услышит; он мне вечно твердит, что человеку на земле скучать невозможно.
— По-видимому, государь, — заметил герцог, — господин кардинал не посвятил вас во все секреты известных ему способов развлечься.
Это был первый случай, когда придворный в присутствии Людовика XV осмелился отпустить шутку по адресу обожаемого королевского наставника. Господин де Ришелье чувствовал, что рискует, но он собирался затеять крупную игру, чтобы сорвать куш побольше.
Король отнюдь не разгневался; напротив, после недолгого молчания он мягко заметил:
— Герцог, господин де Флёри совершенно прав, что не научил меня сразу всем развлечениям жизни; если мне будет отпущено время пожить, у меня хоть найдется, что еще испытать.
— За это я готов поручиться, — сказал Ришелье.
— А вы, герцог, мне в этом поможете.
— Я к услугам вашего величества.
— Так пойдите же к господину кардиналу, прошу вас.
— Я сделаю это не позже завтрашнего дня, государь.
— И скажите ему…
— Да, государь, помню: вашему величеству скучно.
— И что я готов развязать войну, только бы развлечься, — прибавил король, и внезапное лицемерие этого замечания глубоко восхитило герцога, который во время их вольной беседы, кажется, уже научился читать в сердце короля и проник в секреты его наклонностей, скорее любовных, нежели воинственных.
— Государь, — с глубоким поклоном заявил он, утверждаясь в своей решимости исполнить роль, только что предначертанную ему монархом, — я буду считать для себя делом чести сослужить вашему величеству любую службу, какую ни пожелаете; надеюсь, что следствием моей беседы с кардиналом явится решение, которое в известной мере удовлетворит ваше величество.
Король повернулся на каблуках. Ришелье застыл в поклоне, завершившем его тираду.