— Уж не хотите ли вы, чтобы я одобрила распоряжение господина де Майи и сама закрыла перед вами свои двери?
— Нет, я не говорю вам ничего такого, что не было бы предназначено для его слуха.
— Ну, так и я не сказала вам ничего, что не было бы всего лишь шуткой.
— В добрый час!
— Впрочем, коль скоро вы здесь, значит, вам известно, что он сейчас далеко отсюда.
— Он в Версале, возле короля; ему выпало большое счастье, вы согласны?
— Большое счастье?
— Нуда.
— Конечно, всякий добрый француз должен почитать себя счастливым, находясь подле своего короля.
— В таком случае и француженки тоже?
— О господин герцог, француженки тоже добрые французы.
— Боги, что за острота! И сколько удовольствия эта острота доставит королю, когда он ее услышит!
— Да, но он не услышит ее.
— Почему же?
— А кто ему передаст?
— Я.
— Вы? Но зачем?
— Ну, чтобы доставить ему удовольствие.
— А вот, кажется, и господин де Майи вернулся, — лукаво проронила Олимпия.
Пекиньи мгновенно вскочил на ноги и, нахмурив брови, положил руку на эфес своей шпаги. Но тут Олимпия рассмеялась. Герцог изумленно посмотрел на нее.
— Вот видите, вы или поступаете дурно, или у вас помыслы нечисты, — сказала она.
— Хорошо, каюсь, вы правы.
— Оставайтесь в пределах королевского приказа, это куда надежнее, уж поверьте мне.
— Да, но приказ повелевает мне усердно служить королю.
— Даже здесь?
— Особенно здесь.
— В таком случае принесите мне второй приказ его величества, — сказала Олимпия.
— О, это случится раньше, чем вы думаете.
— Написанный собственной рукой короля.
— И скрепленный подписью Пекиньи.
— Берегитесь! На этот счет я обращусь за советом к господину де Майи.
— Право, эта женщина из чистой стали.
— Давайте лучше поговорим о роли из «Притворщицы Агнессы», господин герцог.
— Какого числа вы хотели бы ее сыграть?
— А что скажет господин де Майи, когда я вернусь на сцену?
— Если ему угодно поссориться с королем, его дело. Так когда вы хотите выступить в «Притворщице Агнессе»?
— Герцог, в «Притворщице Агнессе» есть очень трудная сцена.
— Какая?
— Сцена помешательства.
— Вот еще! Ведь героиня только притворяется сумасшедшей.
— Что еще более усложняет задачу. Агнесса желает создать полную иллюзию, а я никогда не видела умалишенных.
— Почему?
— Потому что я их боюсь.
— Что ж! — сказал Пекиньи. — Одного безумца вы видите.
— Это где же?
— У ваших ног.
— Да, действительно, — невозмутимо согласилась Олимпия.
— Вот и примите за образец, — промолвил герцог, слегка смущенный.
— Нет, подобное помешательство недостаточно правдоподобно. Мы лучше рассмотрим другие, господин герцог.
— Как? Вам угодно поглядеть на умалишенных? — Да.
— Настоящих умалишенных?
— Разумеется.
— Берегитесь!
— Чего же?
— Безумие заразно.
— Вот еще!
— Ах, Боже мой, ну да, очень заразно: передается через людские уста и глаза.
— О нет, на сей счет я спокойна.
— Не шутите с этим; я слышал, будто те, кто слишком часто посещают Шарантон или даже селятся поблизости, подвергают свой рассудок очень большой опасности.
— А, так умалишенных содержат в Шарантоне?
— Да, и к тому же, прекрасная дама, должен вас предупредить, что это ужасающее зрелище.
— Я еду в Шарантон.
— Значит, вы настолько безжалостны?
— Нет, но я артистка, влюбленная в свою работу и очень жаждущая успеха.
— Что ж, ладно, устроим вам визит в Шарантон.
— Благодарю.
— Я даже готов вас сопровождать, если позволите.
— Согласна, господин герцог.
— Разрешение вы получите сегодня вечером, а завтра в любое время, когда вам будет угодно приказать, моя карета будет вас ждать у ворот.
— Спасибо, у меня есть своя.
— Значит, вы мне предлагаете место в ней?
— На это у меня нет права, господин герцог.
— Отчего же?
— Потому что мои кареты — собственность господина де Майи, и ему решать, кто может в них садиться, а кто нет, подобно королю, который сам выбирает, кому ездить в его каретах.
— Я служу королю, моя дорогая.
— И потому господин де Майи, без сомнения, будет весьма счастлив доказать вам свою готовность повиноваться королю; попросите же его об этом сами!
— О, вы прекрасно знаете, что это невозможно: он мне откажет.
— В таком случае он откажется и позволить мне играть, ведь он упрям.
— Вот еще!
— Более чем упрям — он непоколебим.
— И вы полагаете, что эта непоколебимость устоит против воли короля?
— Она устоит и под напором всех сил ада!
— Так что же делать?
— Послушайте, если вы вправду хотите, чтобы я сыграла в «Притворщице Агнессе», лучше всего…
— Ну, что же?
— Лучше всего оставить господина де Майи в неведении насчет того, что я буду играть.
— Знаете ли, то, что вы мне здесь предлагаете, слишком мелко для посланца его христианнейшего величества.
— О, а вот господин де Ришелье — посланец не столь гордый, что не мешает ему быть весьма ловким послом.
— И что же делает господин де Ришелье?
— Прежде всего добивается успеха.
Имя Ришелье, самым что ни на есть невинным образом оброненное Олимпией, тем не менее произвело на герцога магический эффект.
Он затрепетал при мысли, что, возможно, г-н де Ришелье преуспеет в своих маневрах с г-жой де Майи, в то время как ему уготовано поражение в его делах с Олимпией.
— Вы правы, — вскрикнул он резко, — правы, сударыня! Отправляйтесь в Шарантон одна, храните секрет насчет королевского приказа, действуйте как вам вздумается; но в любом случае, чтобы подготовиться ко всякого рода превратностям, вы завтра получите свое разрешение… А я рассчитываю на вас в том смысле, что через неделю вы сыграете в «Притворщице Агнессе».