— И что же?
— А то, что вы тогда сами поймете, кто народу милее: Вечный повеса или Людовик Целомудренный.
Король глубоко вздохнул, повесил голову и явно углубился в размышления о сравнительных достоинствах своего прапрадеда и прапрапрадеда.
В это время король и Ришелье вместе со своей свитой как раз приблизились к главному пруду Севрского леса.
Слева от них из чащи легкой рысцой выехала всадница, сопровождаемая двумя слугами.
При виде короля она остановилась и, не сходя с коня, приветствовала его глубоким поклоном.
— Кто это там? И кланяется… — рассеянно полюбопытствовал Людовик XV, привыкший к приветствиям и утомленный учтивыми церемониями.
— Да я толком и не знаю, — откликнулся Ришелье, вслед за своим господином напуская на себя вид крайней рассеянности. — Но разве ваше величество не заметили вон там, под деревьями, карету? На ней должен быть герб. Если ваше величество позволит, я пошлю узнать…
— О, не стоит, — ответил король.
Но г-н де Ришелье успел подать знак сообразительному Раффе, и тот все понял.
Он пустил свою лошадь в галоп, таким же галопом и возвратился, чтобы шепнуть Ришелье на ухо то, что герцог и сам прекрасно знал.
— Государь, — доложил Ришелье, — это графиня де Майи.
У короля вырвалось невольное движение, смысл которого герцог поймал на лету.
— Как я уже говорил, — продолжал герцог, притворяясь, будто он не придал этой встрече ни малейшего значения, — вы, ваше величество, слишком много печетесь о народе и слишком мало — о себе. Господин герцог Орлеанский, регент, который посвящал вашему величеству столько забот, что бы там ни говорили об этом все, да и я сам в первую очередь, — так вот, разве господин герцог не злоупотреблял амурными интрижками? Однако, государь, поскольку он не обогащал своих любовниц за счет казны, никто никогда его за них не упрекал. И потом, по правде говоря, кто когда-либо мог знать, что делают короли, если они хотят, чтобы о их занятиях никто не проведал?
— Ох, герцог, что до этого, то все всегда обо всем знают; господин де Флёри часто твердил мне это.
— Э, государь, так вы до сих пор верите всему, что вам говорил господин де Флёри, когда вы были ребенком? Но послушайте, каким бы учтивым человеком и добрым пастырем не был господин де Флёри, не следует ли в делах любви полагаться на вашу собственную мудрость, а не на его?
— Герцог!
— Итак, прошу прощения, государь, вот перед нами, к примеру, павильон. Не правда ли?
— Да, верно.
— А вашему величеству, должно быть, никогда не случалось войти в этот павильон, хотя он, между прочим, принадлежит вам.
— Ни разу здесь не бывал.
— Внутри очень чисто и даже обставлено не без изящества. Это одно из самых приятных местечек для охотничьего отдыха. Охраняет этот павильон всего один сторож — этому добряку больше семидесяти. Хотите пари, что он и не узнает вашего величества?
— Это вполне возможно.
— А вот меня он прекрасно знает.
— К чему вы клоните, герцог? — с легкой дрожью спросил король.
— Хочу доказать, что народ никогда не узнает о поступках своего монарха, если монарх не захочет, чтобы они стали известны, а уж если этот король удостоит какого-нибудь друга вроде меня высокой чести, сделав поверенным своих тайн, то и тем более. Вот, к примеру, сегодня…
Ришелье умолк на полуслове, пристально глядя на короля.
— Продолжайте, герцог, — произнес тот.
— Сегодня король мог бы назваться Франциском Первым, Генрихом Четвертым или Людовиком Четырнадцатым.
— И что дальше?
— Он бы отправился прогуляться с Лотреком, Бельгардом или господином де Сент-Эньяном.
— А потом?
— Потом король зашел бы в этот павильон, чтобы немного отдохнуть, и, приметив хорошенькую, приятную женщину…
Король покраснел.
— Э, черт возьми, государь, — продолжал герцог, — да ведь вашему величеству только что уже повстречалась такая женщина…
Лицо короля приобрело пурпурный оттенок.
— Ведь в конце концов, — не отставал Ришелье, — минуты не прошло, как госпожа де Майи, не имевшая счастья быть узнанной вашим величеством, как раз проезжала здесь.
— Она действительно проезжала, — подтвердил король, — но с какой бы стати…
— Я говорю, государь, что если бы вы кому-нибудь поручили уведомить эту прекрасную даму, что его величеству угодно иметь с ней минутную беседу, и после этого вдвоем посвятили бы четверть часа отдыху в павильоне, никому, кроме этих стен и двух лиц, что в них заперлись, не стала бы известна ни малейшая подробность этого приключения.
— Да полноте же! — вскричал король, весь трепеща.
— Как вам угодно, государь, но это так и делается.
— Герцог, вы с ума сошли, вы шутите.
— Напротив: никогда не был так серьезен. Разве речь идет не о счастье моего короля?
— Ну, герцог, может, меня и плохо воспитали, но я никогда не видел, чтобы король таким образом приставал к женщине.
— Если без поводов, тогда конечно, однако мне, напротив, сдается, что у вашего величества есть для этого все мыслимые поводы.
— Чтобы приставать к госпоже де Майи? У меня? Ни единого!
— Ну да, как же! Вашему величеству угодно смеяться?
— И в мыслях не имел, клянусь вам.
— Я бы нашел тысячу поводов.
— Да вы счастливчик!
— Э, послушайте, государь, да вот вам, к примеру, один, готовый.
— Какой?
— Ваше величество вчера назначили господина де Майи послом в Вену?
— Несомненно!
— Ну вот! Что может быть естественнее, чем признательность со стороны его супруги? Но, сказать по чести, ваше величество такой дикарь, что мы с вами при одном виде женского платья пускаемся наутек, будто нам черт привиделся.
— Я вовсе не пустился наутек, герцог, у меня просто конь на месте не устоял.
— Заглянем же в этот павильон, государь! Как выражаются балаганные шуты, за поглядение денег не берут.
— Заглянем, — согласился король.
Сердце Ришелье подпрыгнуло от радости; он поспешил распорядиться, чтобы им открыли. Лошади остались за оградой, и Раффе быстро отвел их в конюшню — с глаз долой.
Потом он углубился в лесную чащу один.
— Вы правы, герцог, домик очаровательный, — сказал король, который пришел в восторг, не встретив на пути никого, даже сторожа..