Гарнизонный досуг предоставил ему возможность шлифовать литературный слог; он сочинил трагедию под названием «Смерть Юлия Цезаря «, которую смог поставить в Тулузе, сам же сыграв в ней главную роль. Опровергнув, на свое счастье, известную поговорку и все же став пророком в своем отечестве, он сорвал аплодисменты и как автор пьесы, и как актер, что породило в нем желание посвятить себя искусству драмы, а спор, в который он вступил с неким профессиональным актером, претендовавшим на превосходство своего таланта по сравнению со способностями Баньера, заставил того принять окончательное решение.
Никогда не принадлежа ни к какой провинциальной труппе, не имея иного опыта, нежели тот, какой он мог получить, несколько раз сыграв в представлениях для невзыскательной публики, он без колебаний решился выступить перед дворянами королевских покоев. Обезоруженные его самонадеянностью, они выдали ему разрешение на дебют, в результате чего он впервые предстал в четверг 9 июня 1729 года в роли Митридата.
Верный обычаям своих краев, он незадолго до поднятия занавеса велел позвать суфлера и с той особой уверенностью, что отличает сынов Гаронны, заявил ему: «Предупреждаю вас, сударь, что ваша помощь мне ни в малейшей степени не нужна: я не сомневаюсь в своей памяти, так что прошу мне не суфлировать, даже если я что-нибудь пропущу «.
Суфлер пообещал точно исполнить его желание, и занавес поднялся. Баньер не забыл занятий, которым он предавался в ту пору, когда надеялся стяжать лавры оратора; он подошел к краю сцены и, призвав на помощь всю свою риторику, обратился к партеру с весьма хорошо составленной речью, где просил у зрителей снисхождения, в котором нуждался, и еще ловко ввернул похвалу в адрес Барона, который был для него образцом. Этот комплимент вызвал бурные рукоплескания и настроил публику благоприятным образом. Но не успел дебютант продекламировать и первых десяти стихов своей роли, как, полностью забыв о необходимом чувстве меры, принялся вкладывать в свою декламацию, кроме чрезвычайной живости, отличающей его земляков, еще столько запальчивости и яростного пыла, более чем не гармонирующих с величием трагедии, что зрители, вместо того чтобы растрогаться или затрепетать от ужаса, не могли удержаться от смеха и прохохотали весь спектакль.
Баньер нисколько не растерялся и продолжал играть свою роль в той же манере вплоть до последних строк, а закончив, без всякого смущения снова обратился к публике с речью в таких выражениях: «Господа, сколь бы унизителен ни был урок, полученный мной на первом спектакле, приглашаю вас прийти сюда в субботу, чтобы посмотреть, сумею ли я извлечь из него пользу «.
Эти слова, полные дерзости и вместе с тем доверия, усилили хохот в зале, но взрывы смеха были теперь заглушены аплодисментами, и, хотя нет сомнения, что многие рукоплескали в насмешку, все же здесь было признание, что этот актер, если и способен к самым невообразимым выходкам, то, во всяком случае, человек он решительный и неглупый.
Слухи о том, что накануне произошло в Комеди Франсез, обо всех этих речах, неистовой ярости и самонадеянности тулузского актера вскоре распространились по Парижу. В самых разных слоях общества только и говорили, что о Баньере, и в субботу одиннадцатого — в день, когда согласно обещанию он играл Агамемнона в «Ифигении в Авлиде «, — был большой наплыв публики.
Те из зрителей, что видели его в четверг, и даже те, кому другие рассказывали о его неумеренном неистовстве, приготовились смеяться над дебютантом и позабавиться, по крайней мере, не меньше, чем на самом забавном фарсе. И те и другие равно ошиблись. Баньер так хорошо усвоил урок, преподанный ему публикой, что сумел полностью изменить манеру игры, упорядочив ее и введя в пристойные рамки; вместо того чтобы вызывать взрывы смеха, он снискал единодушные рукоплескания, причем самые суровые знатоки признавали, что он их заслужил.
Он казался слишком молодым для того амплуа, в котором он дебютировал, да и в самом деле двадцать семь или двадцать восемь лет, сколько было Баньеру в 1729 году, — возраст, когда трудно создать полную иллюзию правдоподобия в ролях Митридата и Агамемнона; тем не менее в нем находили много привлекательных свойств, и эти преимущества были по достоинству оценены. Он был высок, статен, черноволос; у него были стройные ноги, гордая осанка и мужественное лицо. Что касается характера этого актера, то в нем находили ум, проникновенность и великолепный голос.
Затем он в высшей степени оригинально сыграл гасконского маркиза в «Менехмах „ и был награжден аплодисментами, так же как в ролях Пирра в «Андромахе «, Иодая в «Гофолии“ и Цинны, кои послужили продолжением его дебютов.
До тех пор все для Баньера шло хорошо. В нем находили подлинное дарование, и казалось вероятным, что он будет принят публикой. Но тут ужасное происшествие оборвало его сценические выступления и его жизнь. Как мы уже говорили, он был завербован в драгуны. Командир его полка проведал, что он подвизается в трагедии в Париже, вместо того чтобы выполнять упражнения на гарнизонном плацу. Он велел арестовать его и препроводить на суд военного трибунала, который приговорил его к расстрелу. Многие, в особенности из числа французских актеров, хлопотали о его помиловании. Но ничто не могло ни спасти его, ни смягчить суровость военных законов, в ту пору предписывавших смертную казнь за дезертирство. А между тем Баньер не был дезертиром, он покинул полк согласно разрешению на отпуск, срок которого не истек, но бедняга имел несчастье где-то забыть этот документ и заплатил жизнью за это».
Теперь вам известно, что создала история, и вы можете сравнить ее работу с творением писателя.
История создала Баньера, я же — Олимпию.
Если я совершил ошибку, сотворив этот персонаж, которому предстояло погубить нашего героя, то у меня есть хотя бы то оправдание, что здесь я имел весьма почтенного предшественника, а именно Господа, создавшего из ребра Адама женщину, которой суждено было погубить не только одного мужчину, но и человечество.
Что касается г-жи де Майи, в отношении ее я ни на йоту не отступил от истины. Навязанная Людовику XV г-ном де Флёри и Ришелье, она десять лет царствовала в сердце короля, но не во Франции. Сказать по правде, это была женщина с большими возможностями.
Одна из них — и она ее использовала — состояла в том, чтобы предложить королю двух своих сестер. Да что я говорю? Трех своих сестер: г-жу де Лораге, г-жу де Вентимий и г-жу де Ла Турнель, ставшую г-жой де Шатору.
К несчастью для бедной г-жи де Майи, менее покладистая г-жа де Шатору не захотела делиться с ней королевскими милостями и потребовала от монарха убрать соперницу.
Впав в немилость, г-жа де Майи постепенно удалилась от света; подобно Лавальер, она стала искать утешения в религии. Эта женщина, некогда столь роскошно и изящно одетая, непрестанно предававшаяся удовольствиям и наслаждениям, отныне привлекала, по словам летописца XVIII века, к себе внимание лишь скромностью облика, добротой и смирением.
Так, однажды г-жа де Майи явилась на проповедь отца Рено, когда проповедник уже поднялся на кафедру и начал говорить, и ей, чтобы пройти к своему месту, пришлось, несмотря на все предосторожности, несколько побеспокоить прихожан, вызвав тем самым их недовольство.