Итак, он поспешил отвесить соседке грациозный поклон, сопровождаемый пылкими извинениями, которые, заметим это к чести Марион, заставили ее покраснеть еще сильнее.
Для маркиза делла Торра и торговца в серо-голубых чулках обед завершился весело, благо двусмысленное положение, создавшееся под столом, их не затронуло.
На Баньера прикосновение ножки Марион произвело странное действие: ему вспомнилась ножка Олимпии. При таком воспоминании у бедного Баньера вылетело из головы все, кроме самого этого воспоминания: он забыл о маркизе, о своем промахе, о своих сотрапезниках; он пил вино, не помня о вине, а продав свой драгунский мундир, он забыл не только о мундире, но и о вербовке, вследствие которой был в него облачен. Над розовой скатертью в мерцании восковых свечей порхал исполненный грации призрак, порой исчезая в темных углах комнаты, но внезапно возникая вновь и наполняя все вокруг своей таинственной жизнью. В пламени свечей, в вине, в любви, в грядущем Баньер не видел ничего, кроме Олимпии.
Сначала его было пробудил от этих грез тяжелый вздох маркизы Марион.
Но почти тотчас он снова впал в мечтательность.
Потом его вновь потревожили — маркиз делла Торра внезапно издал резкий выкрик:
— Кровь Христова! Да ведь у нашего молодого человека больше нет сапог!
— Ну да, — подхватил торговец, — он же их обменял на ваши туфли.
— Но тогда он больше не сможет сесть на лошадь.
— И тут вы правы, — согласился торговец.
— Ну да, действительно, — подтвердил и Баньер.
— Сапог больше нет, — произнес маркиз, — это правда, но есть на что их купить.
И он бросил на Баньера взгляд, который то ли затерялся в пути, то ли, достигнув цели, не был понят в своем истинном значении.
— Ах, я уверен, что господин драгун дорожит своим конем не больше, чем мундиром, — продолжал маркиз, сопровождая эти слова тем самым взглядом, которым однажды он уже подхлестнул решимость Баньера.
Баньер вздрогнул.
— И он совершенно прав, — не унимался маркиз, причем голос его звучал все выразительнее.
— Такая досада, что лошадь запалена, — вздохнул маркиз, — я бы ее приспособил к делу. Она и впрямь прекрасно смотрится.
— Хорошо! — сказал Баньер. — Покупайте ее, так и быть, а я ручаюсь, что немного заботы, и вы ее до ума доведете.
— Это невозможно!
— Отчего же?
— Разве она, кроме всего прочего, не отмечена клеймом полка или королевской лилией?
— Она клеймена королевской лилией, как любая лошадь, выбракованная от полковой службы.
— Видите, теперь вы и сами признаете, что это выбракованная лошадь.
— Вот еще! — настаивал Баньер. — Что значит клеймо? Можно оседлать коня так, что клейма не будет видно.
— Что ж! Оседлайте его так сами, молодой человек, а для меня, извольте понять, такое клеймо — изъян. Впрочем, не стоит и толковать больше о запаленной лошади… оставим это!
— А между тем я бы запросил дешево, — неосторожно сказал Баньер.
— Как бы вы дешево ни запросили, все будет слишком дорого, — отрезал торговец.
— Товар, который ни к чему не пригоден, всегда слишком дорог, — сентенциозно изрек маркиз.
— Но как же мне быть, капитан?
— Устраивайтесь как знаете, — отвечал маркиз, — а мне позвольте вздремнуть, я с ног валюсь от усталости.
И он раскинулся в кресле перед камином, позаботившись о том, чтобы оказаться спиной к Баньеру и Марион.
Пять минут спустя маркиз делла Торра храпел не хуже, чем иной герцог.
Эта внезапная сонливость крайне раздражила Баньера. Ему очень хотелось сбыть с рук своего коня, пусть и с той же малой выгодой, с какой он уже пристроил мундир.
Торговец со своей стороны тоже, по-видимому, был сильно раздосадован.
— Ах! — воскликнул он. — Вот теперь господин маркиз заснул, не дав мне взять реванш.
— Какой реванш? — поинтересовался Баньер.
— О, ничего особенного, я говорю о еще одной партии в пикет, мы в него играем чуть не каждый вечер с тех пор, как отправились в это путешествие.
— Господин драгун не играет, — поспешила сказать Марион: она все больше и больше старалась понравиться Баньеру и, пользуясь сонливостью капитана, строила для этого молодому человеку глазки.
Эти слова — «Господин драгун не играет» — отдались в ушах Баньера эхом металлического звона рассыпанных золотых и сгребаемых груд серебра, стука падающих на стол костей, катящегося шарика рулетки.
— Разве что изредка, сударыня, — пролепетал драгун.
— Изредка не значит никогда, — проронил торговец. — К тому же игра игре рознь: играть для забавы не значит быть игроком.
— Без сомнения! — подхватил Баньер.
— Скажем, — продолжал торговец, понижая голос словно из опасения разбудить маркиза, — к примеру, ваша несчастная лошадь не стоит и пяти пистолей.
— Ну, знаете! — вырвалось у Баньера.
— Нет, она их не стоит. Что ж! Я сыграл бы с вами, поставив против нее… поставив…
Тут торговец огляделся, как будто искал, что бы ему такое поставить против лошади Баньера.
Маркиз перестал храпеть, открыл глаза и в тот миг, когда Баньер собрался было ответить, воскликнул:
— Кто здесь говорит об игре?! Опять этот чертов торговец! Ну и прыть! Этот дьявольский субъект — само воплощение игры.
Торговец, который и в самом деле казался азартным игроком, попробовал защищаться:
— Но, господин маркиз…
— Оставьте нас в покое, черт вас побери! Как?! Вот перед нами юноша, у которого, быть может, большая нужда в деньгах, и вы еще хотите его пощипать, отобрать последние жалкие гроши! О, это же просто позор! Тут и видно, что вы из простонародья, мой милый. Предоставьте этому драгуну отправиться своей дорогой, и если у него есть золотые монеты, пусть оставит их при себе. Золото на дороге не валяется, дорогой мой.
— Однако же, господин капитан… — упорствовал торговец.
— Замолчите! — грубо оборвал торговца маркиз. — То, что вы затеваете, отвратительно. Вы что же, думаете, что все, подобно вам, могут распоряжаться суммой в сто тысяч пистолей?
— О! Господин маркиз преувеличивает! — с поклоном отвечал человек в серо-голубых чулках.
— Ну уж нет, не преувеличиваю, вы их имеете, а в виде экю или тканей, не столь важно. Эта вечная игра мне не по душе. Так вы и меня, чего доброго, превратите в игрока, это меня-то, который, чтоб мне провалиться, ненавидит кости и не выносит карт.