И, нагнувшись еще ниже над умершей, Микеле запечатлел поцелуй на холодном как лед лбу, после чего поднялся на ноги со словами:

— Спасибо вам, братья. Теперь вы можете возвратить эту прекрасную лилию земле, ее произрастившей. Отныне все кончено для нее, и я, Господи, предаю дух и тело в руки твои!

Затем, потупив голову и сложив крестом на груди руки, Микеле Таволаччино пошел преклонить колени перед Мадонной.

Кающиеся подняли на плечи носилки с телом, и похоронная процессия медленно двинулась по виа дель Дилювио; с их уходом площадь снова погрузилась в безмолвие и мрак, хотя и не опустела.

Три неподвижные фигуры остались стоять на ней: Филиппо Строцци, прислоняясь к железным украшениям колодца Седжо Капорано, Микеле Таволаччино на коленях перед Мадонной и, наконец, Маттео, задержавшись перед монастырскими воротами, привлеченный необычностью зрелища, которое на миг заставило его забыть о поручении, данном хозяином.

III. ФИЛИППО СТРОЦЦИ

Впрочем, только что разыгравшаяся перед их глазами сцена, приведя в смятение Филиппо Строцци, по-видимому, направила его мысли в другое русло.

Иначе почему, когда Маттео, присмотревшись в темноте и различив под изящным навесом колодца смутные очертания человеческой фигуры, узнал знакомый силуэт и приблизился к своему господину, отнюдь не о дочери был первый вопрос Филиппо Строцци пришедшему слуге?..

— Ты знаешь эту монахиню?

— Знаю ли я ее?.. Как не знать, ваша милость, — сокрушенно вздохнул Маттео, — это родная дочь моего кума, старого Никколо Лапо, чесальщика шерсти. Помнится, года два тому назад пробежал по Флоренции слух, что герцог Алессандро выкрал ее из отчего дома; она пропадала где-то несколько дней, а вернувшись, приняла постриг. С тех самых пор, как поведал мне сейчас один из кающихся, она все время только плакала и молилась, а сегодня утром скончалась как святая.

— Еще одна жертва, которая у престола Господня вопиет об отмщении тебе, герцог Алессандро!.. Дай Бог, чтобы она была последней!

Старик перекрестился, тряхнул головой, как бы гоня прочь тяготившую его тайную мысль и возвращаясь к насущным заботам; потом, повернувшись к Маттео, уже не таким мрачным тоном, а чуть ли не с улыбкой стал расспрашивать:

— Ну, Маттео, видел ты мою сестру?

— Да, ваша милость.

— И что она сказала тебе? Да отвечай же скорей… Моя дочь в добром здравии?

— По крайней мере, ваша сестра так надеется.

— То есть как надеется?

— Как ваша милость и полагали, она не смогла оставить синьору Луизу при себе; при встрече она сама вам скажет почему.

— Но где тогда Луиза?..

— Укрыта от всех глаз на этой самой площади, в одном домишке, где поселилась со старухой Ассунтой и где ваша сестра уже полмесяца не осмеливается ее навещать из боязни, что их выследят.

— И этот домишко?.. — спросил Филиппо Строцци с зарождающимся беспокойством.

— Находится между виа делла Фонья и виа дель Дилю-вио.

— Между виа делла Фонья и виа дель Дилювио!.. — с отчаянием вскричал старик, вспоминая, что именно в этот дом и вошел полчаса назад мужчина. — Ты путаешь, Маттео… Сестра наверняка дала тебе совсем не тот адрес.

— Прошу прощения у монсиньора, но это и есть адрес, данный синьорой Каппони: боясь, что я ошибусь, она дала мне его и устно, и на бумаге.

— И моя дочь живет там одна? — спросил старый Строцци, отирая покрывшийся испариной лоб.

— Одна со старухой Ассунтой.

— И других прислужниц с ней нет?

— Нет.

— О Господи Боже!..

И, чувствуя, что от волнения у него подкашиваются ноги, старик ухватился за железные украшения колодца.

— Что с вами, святые Небеса?.. Что с вами, синьор Филиппо?..

Расспросы слуги вернули старику самообладание.

— Ничего, — сказал он, — ничего, Маттео… голова закружилась… Ступай и жди меня на площади Сан Марко, перед доминиканским монастырем; я нагоню тебя через четверть часа.

— Но, ваша милость… — не согласился боготворивший хозяина слуга, видя, что на уме у того нечто странное.

— Ступай, Маттео, ступай!.. — повторил Филиппо Строцци с такой добротой и печалью, что Маттео, не противясь более, оставил хозяина одного.

Тогда неслышной и непреклонной поступью призрака Филиппо Строцци подошел к дому, полный решимости выбить дверь, если ему не откроют; но в тот самый миг, когда рука его потянулась к дверному молотку, дверь как по волшебству повернулась на петлях и человек в маске предстал перед ним на пороге.

Прежде чем неизвестный успел отпрянуть, рука Филиппо Строцци схватила его за ворот и два встречных вопроса столкнулись в воздухе:

— Что тебе надо? — спросил человек в маске.

— Кто ты? — спросил Филиппо Строцци.

— А тебе какое дело? — отвечал неизвестный, пытаясь вырваться из железной хватки старика.

Но тот, сильным рывком вытаскивая его из дома на улицу, сказал:

— Я хочу немедленно это узнать…

И движением, настолько стремительным, что противник не успел его ни предугадать, ни предотвратить, Филиппо Строцци сорвал с него маску.

Словно приходя на помощь оскорбленному отцу в его страстном нетерпении, среди туч пробилась луна и залила светом площадь Санта Кроче.

Старик и молодой человек смогли рассмотреть лица друг Друга и в следующее мгновение невольно вскрикнули в один голос от изумления.

— Филиппо Строцци! — вырвался возглас у юноши.

— Лоренцино! — воскликнул старик.

— Филиппо Строцци, — повторил юноша, от неожиданности не успев подавить ужас в голосе, — несчастный! Зачем ты явился во Флоренцию? Неужели тебе неизвестно, что твоя голова оценена в десять тысяч флоринов?..

— Я явился сюда рассчитаться с герцогом за попранную свободу Флоренции, с тобой же — за поруганную честь дочери…

— Если бы ты вернулся с одной последней целью, то уладить дело было бы парой пустяков, дорогой дядюшка: честь твоей дочери в такой же целости и сохранности, как если бы покойная мать Луизы как зеницу ока берегла дочь в своем склепе.

— Лоренцино выходит в два часа пополуночи от моей дочери, и он же заявляет, что моя дочь еще достойна имени отца!.. Лоренцино лжет!

— Бедный старик, у которого ссылка и беды отбили память! — промолвил юноша с неописуемой интонацией, печальной и насмешливой. — Выходит, ты теперь стал забывать простые вещи, Строцци? Ведь ты был женат на родной сестре моей матери, на Джулии Содерини, и Луизу с детства прочили за меня, а твоя жена, святая женщина, при своей жизни никогда не делала различия между мной и обоими твоими сыновьями, Пьетро и Томмазо. Так что же тут удивительного, если я продолжал любить Луизу и Луиза продолжала любить меня, если уж наша любовь была одобрена тобой?