Узнав о ссоре, герцог Орлеанский и принц Конде заставили герцога Немурского дать честное слово в течение 24 часов не предпринимать ничего против герцога де Бофора, относительно которого не беспокоились, поскольку он демонстрировал столько же благородства, сколько герцог Немурский запальчивости. Однако герцог Немурский, без сомнения, сделал какую-нибудь хитрость, позволившую ему не сдержать слово, и при первой возможности он стал искать своего противника. Де Бофора было найти нетрудно — самый беспокойный человек во всем Париже он везде оставлял след своего посещения. Узнав, что де Бофор прогуливается в саду Тюильри вместе с приятелями, герцог Немурский немедленно отправился туда же. Придя в сад, он увидел де Бофора с четырьмя приятелями — графами Бюри, Ри, Брилье и Герикуром.
Подойдя к де Бофору, герцог Немурский вызвал его на дуэль. Де Бофор остался спокоен и нисколько не сердился на герцога Немурского, поэтому он сделал все возможное, чтобы избежать дуэли, говоря, что он не может покинуть друзей и лучше отложить это дело до другого дня. Тогда герцог Немурский громко отверг эти соображения, говоря, что приведет сейчас же равное число своих друзей, после чего не оставалось уже никакого средства уклониться, поскольку на формальный вызов друзья де Бофора не могли не ответить согласием. Положено было немедленно начать битву на Конной площади, куда герцог Немурский обещал привести своих секундантов.
Вернувшись к себе домой, герцог Немурский, к несчастью, нашел необходимое число молодых дворян — г-д де Вильяра, ла Шеза, де Кампана и де Люзерша, которые приняли приглашение и тотчас отправились туда, где их ожидали. Герцог Немурский, чтобы не терять времени, наперед зарядил пистолеты, и пока секунданты выбирали себе противников, подошел к де Бофору в намерении немедленно начать поединок. Де Бофор вновь попытался решить дело миром.
— Любезный брат! — говорил он. — Стыдно нам так горячиться, останемся лучше друзьями! Может быть забудем прошлое!
Герцог Немурский, бросив заряженный пистолет к ногам де Бофора и отступив на надлежащее расстояние, крикнул:
— Нет, бездельник! Надобно, чтобы или я тебя убил, или ты меня!
С этими словами он спустил курок своего пистолета, а когда противник остался невредимым, бросился на него со шпагой в руке. Бофор выстрелил почти не целясь, и герцог Немурский упал. На шум бросились гулявшие в саду отеля Немур, в том числе и аббат Сен-Спир, который устремился к раненому. Герцог успел лишь сказать «Иисусе! Матерь Божья!», и, пожав аббату руку, испустил дух. В это время трое секундантов де Бофора упали, тяжело раненные: граф Бюри со временем поправился, но Ри и Герикур умерли от ран.
На другой день началась борьба между принцем Тарентским, сыном герцога де Тремуйля, и графом Рие, сыном герцога д'Эльбефа, и снова по вопросу о председательстве. Присутствовавший при этом принц Конде принял сторону принца Тарентского, своего близкого родственника. Во время спора граф Рие сделал движение, которое принц Конде принял за оскорбление и дал ему пощечину, на что граф ответил тем же. Принц Конде, у которого не было при себе шпаги, схватил шпагу барона Миженна, Рие захватил свою, но герцог де Роган бросился между ними и заставил графа выйти, вслед за чем герцог Орлеанский отправил его в Бастилию. Принц Конде порывался последовать за графом Рие и требовать удовлетворения, но присутствующие успокаивали его, утверждая, что граф ударил его кулаком, а пощечины не было. После долгого сопротивления принц Конде рассудил, что не раз выказанная им храбрость ставит его выше всякого оскорбления, и уступил уговорам, но, входя вечером к м-ль де Монпансье, все-таки сказал:
— Сударыня, вы видите во мне человека, которого, клянусь вам, били сегодня первый раз в жизни!
Подобное едва не случилось и в первую Фронду, но было остановлено шуткой президента Бельевра. Герцог де Бофор, встретив в герцоге д'Эльбефе сопротивление своим намерениям, с негодованием воскликнул:
— Если я дам д'Эльбефу пощечину, не изменит ли это вида наших дел, как вы думаете?
— Нет, герцог, — отвечал президент Бельевр, — я думаю, что это изменит только вид г-на д'Эльбефа!
Через несколько дней после этого приключения умер единственный сын герцога Орлеанского, мальчик двух лет, который не говорил и не ходил по причине совершенно кривых ног. Герцог Орлеанский был чрезвычайно огорчен этой смертью, и, уведомляя о несчастии двор, просил разрешения похоронить принца в Сен-Дени, но получил в весьма грубом письме отказ, где, между прочим, говорилось, что смерть сына — Божье наказание ему за интриги против короля.
Мы уже говорили, что королевским указом парламенту повелевалось перебраться в Понтуаз. Повиновение и неповиновение были одинаково затруднительны, однако парламентарии заявили, что не могут повиноваться указам короля и даже читать их, пока кардинал находится в пределах Франции. Сверх того парламент опубликовал запрещение своим членам удаляться из Парижа, а отсутствующим приказал немедленно приехать. В королевском Совете поняли — и сам Мазарини на этом настаивал — что такое положение не может продолжаться. Кардинал сам предложил свое удаление и это предложение было принято; 12 августа король издал соответствующий указ. Это было правильной политикой, ибо события вокруг Городской думы, во время которых было убито несколько советников, двое старшин и около 30 горожан, лишили парламент расположения к принцам; назначение герцога Орлеанского генерал-наместником имело оппозицию из 69 против 74; удаление Мазарини ликвидировало предлог к возмущениям и парламентская оппозиция обретала силу, поскольку все не хотели продолжения утомительной войны.
Указ об удалении кардинала пришел в Париж 13 августа и произвел ожидаемое действие. Принц Конде и герцог Орлеанский прибыли в парламент и объявили, что главная причина войны более не существует и они готовы положить оружие, если только его величеству будет угодно дать всем амнистию, удалить войска из окрестностей столицы и из Гиени. Переговоры тянулись долго, поскольку принцы желали охранительных грамот, а король принимал свои предосторожности, поскольку принцы предлагали предать все забвению, а король предполагал кое-что в свое время вспомнить. И, конечно же, под предлогом забот об общем деле каждый хлопотал о своем — герцог Орлеанский через посредничество кардинала Реца, принц Конде — через де Шавиньи, но ни тот, ни другой не имели успеха. Герцогу Орлеанскому отвечали в неопределенных выражениях, а принц Конде не смог получить желаемого и вынужден был уехать из Парижа. Полагая, что де Шавиньи плохо защищал его интересы, Конде перед отъездом так на него рассердился, что де Шавиньи перепугался и, как пишет Сен-Симон, через несколько дней умер. Г-да де Бофор и Брус-сель подали прошения об отставке — первый от должности парижского губернатора, второй ,от должности купеческого старшины.
17 октября король прибыл в Сен-Жермен, куда немедленно отправились начальники городской стражи и депутаты от города и возвратились, ведя с собой прежнего купеческого старшину Аефевра и прежнего губернатора маршала д'Опиталя. Известие о том, что назавтра король назначил свой въезд в столицу, вызвало всеобщую радость, громкие изъявления которой герцог Орлеанский мог слышать в своем дворце, собираясь ее разделить. В это же время принцесса де Монпансье получила от короля письмо, в котором его величество просил ее освободить Тюильри для герцога Анжуйского, поскольку для него нет другого помещения. Принцесса отвечала, что повинуется королю и немедленно переедет во дворец отца.