— А не выпьете ли и вы со мной?
— Да нет, — ответил король, — мне сейчас не хочется.
— Тем хуже, — сказал Клеман, — тем хуже! От этого дама не так хорошо родит, а если вы хотите, чтобы она разрешилась поскорее, то надо непременно выпить за ее здоровье!
В эту минуту роженица начала стонать, и Луи XIV вместе с акушером подбежали к ней; король взял ее за руки, и роды начались. Они были трудны, но непродолжительны, Монтеспан родила сына. Король снова попотчевал Клемана вином, а когда тот подошел к кровати, чтобы осмотреть родильницу и узнать ее состояние, король снова ушел за занавеску.
Все было хорошо и Клеман, убедившись, что роженица вне всякой опасности, позволил опять завязать себе глаза и отвести в карету. Дорогой, сопровождавшая его женщина вручила акушеру кошелек, в котором было 100 луидоров. Позднее Клеман узнал, с кем имел дело, и тогда уже рассказал об этом приключении так, как мы его только что изложили.
Младенец, которому Клеман помог появиться на свет, был назван Луи-Августом де Бурбоном, герцогом Мэнским, которого впоследствии Луи XIV назначил наследником короны. Он родился 31 марта 1670 года.
Вернемся теперь к г-ну де Лозену и скажем несколько слов о катастрофе, которая низвергла его с высоты необыкновенного счастья. В обращении короля не было заметно никакой перемены с того времени, как он запретил де Лозену думать о женитьбе на принцессе де Монтеспан, более того, казалось, что король возвратил ему всю свою прежнюю дружбу. Во время путешествия в Дюнкирхен де Лозену было даже поручено командовать войсками, сопровождавшими короля, и он весьма усердно и ревностно исполнял обязанности главнокомандующего, почему, по возвращении, полагал, что находится в большей доверенности короля, нежели прежде. Де Лозен был уверен, что счастье его прочно, но забыл о двух своих врагах — Лувуа и де Монтеспан — военном министре, человеке весьма необходимом для честолюбия короля, и любовнице, женщине для удовольствий. Они соединились против де Лозена; каждый воспользовался своим — маркиза напоминала королю об обидных речах де Лозена, Лувуа говорил о переломленной шпаге, маркиза ставила в вину разорение имений принцессы де Монпансье, Лувуа толковал о гордости, обнаруженной заключенным в Бастилии, в продолжении нескольких дней отказывавшемся от должности начальника королевского конвоя. Де Лозену приписывали фразу: «Французские принцессы любят, чтобы их гоняли длинной палкой», а однажды он протянул внучке Анри IV ноги и сказал: «Луиза Бурбон, сними-ка с меня сапоги!» Наконец, Лувуа и де Монтеспан добились согласия короля на арест де Лозена. 1671 год был на исходе, а де Лозен не замечал в короле никакой перемены по отношению к себе. Казалось, маркиза де Монтеспан совершенно с ним помирилась, и так как де Лозен был большим знатоком в драгоценных камнях, то она часто давала ему поручение отвозить к ювелирам их для оправления. Как-то в ноябре, к вечеру, кавалер Фурбен получил приказание арестовать де Лозена и отправился к нему. Узнав, что утром де Лозен по поручению маркизы де Монпансье уехал в Париж к ювелиру, кавалер поставил у его дома часового с приказом — дать знать, когда де Лозен вернется, что и произошло через час. Фурбен расставил вокруг дома часовых и, войдя в дом, застал хозяина, сидящим у камина. Де Лозен поздоровался с гостем и спросил, не король ли прислал за ним, на что получил утвердительный ответ, с тем только уточнением, что необходимо отдать шпагу. Фурбен также заметил, что поручение он исполняет с большим сожалением, но отказаться не позволяют его обязанности.
О сопротивлении думать не приходилось, де Лозен лишь спросил, не может ли он лично повидаться с королем, и когда Фурбен ответил нет, в ту же минуту отдал шпагу. Всю ночь арестованный провел под стражей, а утром был сдан д'Ар-таньяиу, который по распоряжению Лувуа отвез де Лозена сначала в Пьер-Ансиз, а потом в Пиньероль, где его заключили в комнату с железными решетками и запретили с кем-либо разговаривать.
Перемена была так значительна, падение настолько неожиданно, отчаяние так велико, что де Лозен заболел и притом так опасно, что пришлось послать за священником. Пришедший капуцин имел длинную бороду и вообще самый почтенный вид, но поскольку арестант весьма опасался шпионов, то первым делом при встрече со священником он схватил его за бороду и дернул так сильно, что монах заорал во все горло. Собравшийся умирать Лозен объяснил свой поступок, извинился, исповедался.., и вскоре выздоровел.
Поправившись, Лозен, как и все арестанты, начал думать о свободе. Ему удалось проделать в камине дыру, что доставило ему возможность общения с другими заключенными, которые, в свою очередь, работали над подобными ходами. Одним из соседей Лозена оказался несчастный Фуке, которого арестовали в Нанте, потом перевезли в Бастилию, и, наконец, поместили в Пиньероле.
Фуке знал от своих соседей, что новоприбывший арестант — тот самый Пюйгилем де Лозен, некогда явившийся при дворе под покровительством маршала Граммона и состоявший в тесной дружбе с графиней де Суассон, у которой король дневал и ночевал. Арестанты сообщили де Лозену о желании отставного министра с ним повидаться, и они предстали лицом к лицу — знакомые еще тогда, когда один находился наверху своей судьбы, а другой еще только на заре своего счастья. Падение Фуке было известно всем, но повествование де Лозена было бесконечно интересно для затворника, томившегося в тюрьме уже более 10 лет.
Однако, когда де Лозен рассказал о своем быстром и невероятном возвышении, о своей любви к принцессе Монако и маркизе де Монтеспан, о своем влиянии на Луи XIV, о сцене по поводу своего фельдцейхмейстерства, о переломленной шпаге, о торжественном своем выходе из Бастилии начальником телохранителей, о грамоте на принятие шефа драгунских полков и патенте на командование войском, о едва не совершившемся бракосочетании с принцессой де Монпансье, Фуке решил, что несчастье свело с ума его собеседника, и объявил об этом прочим арестантам, так что мало-помалу, опасаясь, как бы сумасшедший не наговорил о них лишнего, все прекратили с де Лозеном всякие отношения.
Надо сказать, что де Лозен, во время величия считавшийся незаменимым, и который производил при дворе, особенно на женщин, неизгладимое впечатление, был уже почти забыт. В Версале его место занял молодой и красивый вельможа, имевший то преимущество, что был принцем крови. Молодой герцог де Лонгвиль родился в парижской Думе, в один из блистательных дней Фронды и после смерти отца в 1663 году наследовал его титул и имение.
Герцог де Лонгвиль привлекал не только огромным состоянием и высоким титулом; быть может, и другие имели прекрасную наружность, но мало кто был так по-юношески красив, так, как обычно живописцы и скульпторы изображают Адониса, поэтому, когда юный герцог появился при дворе, все женщины обратили на него свое внимание.
Первой в числе этих дам была жена маршала ла Ферте, весьма известная в любовных хрониках того времени, и стоит сказать о ней несколько слов. Она была сестрой известной графини д'Оллон, беспутства которой Бюсси-Рабютен описал в своей «Любовной истории галлов» и которая в описываемое время почти удалилась от света. С маршальшей случались порой довольно странные приключения; мы расскажем об одном, наделавшем довольно много шума. Когда маршал де Ферте решил жениться на ней, то все говорили о подвиге, поскольку существовали опасения, что она может последовать примеру некоторых своих родственниц, и тогда мир в семье маловероятен. Поэтому известный своими грубыми манерами маршал пожелал оправдать это мнение и на другой же день после свадьбы он обратился к своей жене со следующей речью: