— Г-н канцлер, прошу вас пойти к королеве и сказать ей от моего имени, что у нее нет более верного слуги, чем я. А вас, граф Сервьен, я попрошу пойти с таким же извещением к кардиналу.
Оба поклонились принцу и довольные возможности удалиться, не вернулись. Вместо них в галерее появился Гито.
— Ну, что? — спросил принц нетерпеливо.
— Я ничего не мог сделать для вашего высочества, — отвечал Гито. — Королева положительно желает, чтобы вы были арестованы!
— Ну, если так, — сказал принц, — то надобно повиноваться! — И он отдал свою шпагу Гито, в то время как принц Конти передавал свою Коммину, а Лонгвиль — Креси.
— Куда вы меня ведете? — обратился принц к Гито. — Пожалуйста, только в такое место, где не было бы холодно. Я уже довольно намерзся в лагере, а холод вредит моему здоровью.
— Мне приказано, — ответил Гито, — отвезти ваше высочество в Венсенский замок.
— Ну, так отправимся туда, — согласился принц. — Потом, обратившись к компании, он продолжил:
— До свиданья, господа! Хотя я и арестант, не забывайте меня! Обнимите же меня, Бриенн, мы ведь двоюродные братья!
Это был тот самый граф Бриенн, о котором мы уже говорили, когда Беринген пришел предложить Мазарини от имени Анны Австрийской место первого министра. Гито отворил дверь и двенадцать гвардейцев, ожидавших за дверями, окружили принца, в то время как Гито отправился доложить королеве, что приказание ее исполнено. Коммин, приняв начальство над конвоем, повел арестованных к дверям потайной лестницы.
— Однако! — сказал принц, видя за отворенной дверью совершенно темный коридор. — Так вот, куда нас ведут! Это походит на дело в Блуа!
— Вы ошибаетесь, ваше высочество, — возразил Коммин, — я честный человек! Если бы речь шла о подобном поручении, то выбрали бы кого-нибудь другого.
— Ну, хорошо, — ответил принц, — я доверяю вашим словам. — И он первым вошел в коридор, подавая пример. Принц Конти, который во время ареста не произнес ни одного слова и казался равнодушным, последовал за ним. Герцог Лонгвиль шел последним, но так как у него болела нога и он с трудом мог идти, то Коммин приказал двум солдатам взять его под руки. Таким образом дошли до ворот, выходящих на улицу Ришелье, где их уже дожидался Гито. Принц Конде был шагов на десять впереди.
— Послушайте, Гито, — обратился он к начальнику телохранителей, — понимаете ли вы хоть что-нибудь в том, что со мной делают?
— Нет, ваше высочество, — ответил Гито, — но я прошу вас только не гневаться на меня. Королева приказала мне вас арестовать и я, как начальник ее конвоя, не мог не выполнить приказания.
— Это правда, — сказал принц, — дайте руку! Я на вас не сержусь.
В это время подошли другие арестанты, и Гито приказал отворить ворота. Карета была готова, а в десяти шагах Миоссан с дивизионом жандармов ждал команды к выезду и, не зная, кто именно будут арестанты, был крайне удивлен, когда увидел принца Конде, принца Конти и герцога Лонгвиля. Арестантов посадили в карету. Гито поручил надзор за ними Коммину и Миоссану, потом возвратился в Пале Рояль, а карета помчалась по дороге в Венсенн. Однако дорога эта была очень разбита — арестованных не хотели везти по большой дороге, и карета опрокинулась. Принц Конде со свойственной ему ловкостью выскочил из экипажа прежде, чем он повалился. Миоссан, полагая, что принц собирается бежать, поспешно бросился к нему.
— Ваша светлость! — воскликнул он. — Прошу вас!
— Ну что вы, Миоссан! Я вовсе не намерен бежать! — заметил Конде. — Однако случай хорош, и вы в вашей жизни подобного, быть может, не встретите!
— Не искушайте меня, ваша светлость! — взмолился Миоссан. — Клянусь вам, что имею к вам величайшее почтение, но вы сами понимаете, что прежде всего мне следует повиноваться королю и королеве!
— Разумеется, — ответил принц, — потому сядем опять в карету. — Однако, прикажите кучеру ехать осторожнее, чтобы он нас снова не вывалил!
Карету подняли, арестанты снова сели в нее и Коммин, который очень боялся, как бы они вдруг от него не убежали, приказал кучеру ехать еще быстрее.
— Да, да, да, еще быстрее! — рассмеялся Конде. — О, Коммин! Не бойтесь ничего, никто не подаст мне помощь, ибо никто не знает, что мы арестованы. Скажите мне только, прошу вас, в чем состоит мое преступление?
— Ваше преступление, государь мой, — ответил Коммин, — походит, мне кажется, на преступление Германика, который сделался подозрительным императору Тиберию потому только, что был слишком уважаем, любим и слишком велик.
Карета с еще большей скоростью поехала по дороге к Венсенну. У ворот замка Миоссан подошел к принцу, чтобы проститься. Теперь только Конде показался несколько встревоженным.
— Миоссан, — сказал он с некоторой грустью, — благодарю вас! Скажите королеве, что несмотря на эту несправедливость, я всегда готов быть ее покорным слугой.
Принцы и герцог вошли в замок. Так как арестантов не ждали, то ни комнат, ни постелей им приготовлено не было. Коммин, который должен был оставаться при принцах неделю, нашел карты и очи вчетвером проиграли всю ночь. В продолжение этой подели Коммин постоянно находился при принце, и он частенько потом говаривал, что благодаря уму и образованию принца это время в Венсенской тюрьме было приятнейшим периодом в его жизни.
Расставаясь, Коммин спросил принцев, не желают ли они каких-нибудь книг.
— Да, — отвечал принц Конти, — я желаю «Подражайте Иисусу Христу».
— А вы, ваша светлость? — обратился Коммин к Конде.
— Я, — заявил принц, — желаю подражание герцогу де Бофору.
Читатель, вероятно, помнит, что семь лет назад герцог де Бофор бежал из этого самого замка.
Принц и Коммин расстались со слезами на глазах, что было несколько удивительно, так как прежде — пишет г-жа Моттвиль — они не отличались нежными чувствами.
Все данные двором обещания были исполнены: герцог Вандом сделан начальником флота; Нуармутье — губернатором Шарльвиля и Монт-Олимпа; де Бриссак — губернатором Анжу; Лег — начальником телохранителей; Севинье получил свои 22 000 ливров. А м-ль де Сойон вышла из монастыря и была сделана камер-фрейлиной королевы, что позволило ей оставаться в девицах. Только аббат ла Ривьер не получил кардинальской шапки, что было для него тем прискорбнее, что он, как уже знает читатель, выбрал для нее материю.
Таким образом совершилось великое событие, вследствие которого дела приняли совершенно новый оборот: могущество одних лиц сменилось влиянием других, а королевская власть нашла себе опору в людях, которые в течение семи лет восставали против нее. Более того, когда слух об аресте принцев разошелся по Парижу, многие радовались, а гонимый, презираемый и ненавидимый народом Мазарини с каждым днем становился все более популярным. Если, говорилось в народе, его высокопреосвященство сделался популярным, то это по весьма простой причине — он перестал быть «Мазареном». Действительно, кардинал стал фрондером!