Однажды, ясной холодной ночью на склоне осени 1340 года, по узкой тропинке, что вилась вдоль левого берега Рейна, ехал всадник. Час был поздний, и, судя по тому, как неизвестный путник гнал и без того взмыленного коня, можно было предположить, что за минувший день он уже проделал немалый путь и теперь стремился передохнуть хоть несколько часов в городке Обервинтер, куда он только что въехал. Однако, по-прежнему погоняя своего скакуна, путник ринулся в лабиринт узких и извилистых улочек, который, по всей видимости, был ему прекрасно знаком, и, выиграв таким образом несколько минут, вскоре появился у противоположной городской заставы, проехав городок из конца в конец. И едва за ним опустили решетку ворот, как луна, дотоле скрытая облаками, выглянула из-за туч островком чистого, ясного и мирного света среди бескрайнего моря облаков, причудливыми волнами катившегося по черным небесам. Воспользуемся этим кратким мгновением, чтобы при неверном свете ночного светила получше разглядеть незнакомца.
То был мужчина лет сорока восьми — пятидесяти, среднего роста, но широкоплечий и атлетически сложенный. Он настолько сливался со своим конем в неудержимом стремлении вперед, что оба они — конь и всадник — казались высеченными из одной глыбы камня. Похоже, по этим краям наш герой путешествовал без опаски: шлем его был приторочен к луке седла, а голову его защищал от влажного ночного воздуха лишь узкий кольчужный капюшон на суконной подкладке, который, когда шлем был на своем обычном месте, углом спадал ему на спину. Длинная и густая шевелюра всадника, чуть тронутая сединой, вполне могла защитить от ночной прохлады не хуже самого удобного головного убора — она естественными волнами обрамляла лицо рыцаря, выражавшее серьезность и невозмутимость, присущие царю зверей. Путник принадлежал к знатному роду — это было совершенно бесспорно для любого, кто хоть немного разбирался в геральдике, а в те далекие времена в этой науке знатоком был едва ли не каждый. Достаточно было взглянуть на притороченный к седлу рыцарский шлем, увенчанный графской короной, на гребне которого вздымалась чеканная десница, простирающая к небесам обнаженный меч. По другую сторону седла висел щит, украшенный гербом его владельца: три золотые звезды на алом поле, расположенные перевернутым треугольником — герб графского дома Хомбургов, одного из самых старинных и именитых родов Германии. Дабы удовлетворить законное любопытство читателя, добавим, что граф Карл, чей портрет мы сейчас набросали, возвращался из Фландрии, где, по приказу императора Людвига IV Баварского, сражался на стороне Эдуарда III Английского, полтора года назад получившего титул генерального викария Империи. Благодаря посредничеству мадам Жанны, сестры французского монарха и матери графа Геннегауского, Эдуарду удалось заключить с Филиппом Валуа перемирие сроком на год, и граф Карл обрел на время свободу.
Добравшись до небольшой деревушки Мехлем, путешественник свернул с торной дороги, которой он следовал от самого Кобленца, и пустил коня по тропинке, уходившей прямо в поля. На минуту конь и всадник скрылись из глаз, но вскоре показались уже на другой стороне оврага и продолжали путь, видно хорошо знакомый обоим. В самом деле, минут через пять конь вскинул голову и заржал, словно оповещая кого-то о своем прибытии, а затем сам прибавил ходу, так что всаднику не пришлось ни понукать его, ни пришпоривать. Вскоре они миновали деревню Годесберг, притаившуюся за рощей слева от тропинки, и, свернув с дороги, ведущей из Роландсека в Бонн, всадник снова повернул налево и направил коня к замку, высившемуся на вершине холма. Как и деревня, замок назывался Годесберг, но никто не знал, деревня ли повторяла название замка или замок заимствовал название деревни.
Если до сих пор было очевидно, что граф Карл направлялся в замок Годесберг, то теперь уже было несомненным, что он попал в самый разгар какого-то праздника. Поднимаясь по спиральной дороге, ведущей от подножия холма к главным воротам, граф видел, что окна всех фасадов замка ярко освещены и за занавесями скользят силуэты множества людей. Граф слегка нахмурился: по-видимому, ему не слишком улыбалось после долгой разлуки встречаться с близкими людьми в разгар праздничной суеты, скорее он предпочел бы обойтись без посторонних; как бы то ни было, он продолжил путь и через несколько минут въехал во двор замка.
Как мы уже сказали, в замке Годесберг был праздник, и во дворе, тесно заставленном паланкинами гостей, между верховыми лошадьми сновали оруженосцы и слуги. Едва граф Карл спешился, как целая толпа слуг и лакеев кинулась к нему, чтобы принять у него повод лошади и отвести ее в конюшню. Но рыцарь не собирался так просто расстаться со своим верным товарищем: не доверяя никому заботу о нем, он сам отвел его в отдельное стойло, где помещались лошади ландграфа Годесбергского. Слуги, несколько озадаченные подобной дерзостью, тем не менее, не решились препятствовать ему, ибо рыцарь вел себя столь уверенно, что они интуитивно почувствовали за ним право поступать так, как ему заблагорассудится.
И пока Ганс — как называл граф своего боевого коня — не был водворен в свободное стойло, пока не принесли ему подстилку из свежей соломы, не насыпали в корыто овса и не положили сена в ясли, рыцарь не уходил из конюшни. Наконец, когда все было исполнено, граф приласкал благородное животное, и конь, оторвавшись от еды, тихим ржанием отозвался на ласку хозяина. Лишь после этого рыцарь направился к парадной лестнице, не без труда прокладывая себе дорогу меж толпившихся на ней пажей и оруженосцев. Так он добрался до покоев, где в ту пору собралась вся местная знать.
У дверей парадного зала граф чуть помедлил, залюбовавшись пышным торжеством. В шумном зале, где переливались всеми цветами радуги бархатные и шелковые наряды молодых щеголей и парадные туалеты знатных дам, царило оживление, но никто среди этих блестящих вельмож и благородных дам не мог сравниться красотой с юным Отоном и хозяйкой замка Эммой. То были сын и супруга ландграфа Людвига Годесбергского, владельца замка и соратника нашего славного путешественника.
Между тем появление графа Карла не осталось незамеченным: подобно Вильгельму, представшему перед Ленорой в боевых доспехах, он явился среди разряженных гостей в полном рыцарском вооружении и его стальные латы мрачным темным пятном выделялись среди ярких шелков и бархата. Не мудрено, что взоры всех гостей обратились к нему, один только ландграф Людвиг, стоявший у противоположных дверей и погруженный в глубочайшую задумчивость, не шелохнулся, устремив взор куда-то вдаль. Зато Карл сразу узнал старого друга и, ничуть не встревожившись его видом, боковыми покоями стал пробираться в комнату, где находился ландграф. С трудом, но успешно проложив себе путь сквозь шумную толпу гостей, он добрался до дальней гостиной, в дверях которой неподвижно стоял мрачный, снедаемый какой-то думой ландграф Людвиг.
Карл вновь остановился, пытаясь понять причину этой печали, весьма странной на лице хозяина дома, казалось отдававшего всю радость гостям, оставив себе одни заботы. Затем он двинулся к ландграфу и, видя, что даже звук его шагов не может вывести друга из глубокой сосредоточенности, положил руку ему на плечо.