Неприятности, почти всегда падавшие на голову папаши Мартино, в чьей гостинице, словно в неприкосновенном убежище, преступник скрывался после каждого совершенного им нового правонарушения, заставили хозяина «Золотого креста» потребовать от своего племянника Жоржа Мартино расстаться с собакой. Вследствие этого молодой Мартино, ценивший присущие Фигаро таланты, с сожалением дал дяде разрешение договариваться о продаже Фигаро первому встречному покупателю, действуя при этом в интересах племянника и от его имени, и предоставил ему полную свободу назначать условия сделки и продажную цену собаки.
Итак, закончив это отступление, представляющееся нам совершенно необходимым, мы полагаем возможным вернуться к дилижансу и находящимся внутри него пассажирам, однако не оставляя без внимания Фигаро, с которым мы еще далеко не покончили.
Итак, в ту минуту, когда, преодолев Восьенский холм и дав немного перевести дух лошадям, Левассёр мощным ударом кнута вновь стронул с места свою громоздкую колымагу, Фигаро, преследуемый на этот раз уже не мясником, а колбасником, влетел в кухню «Золотого креста», держа в зубах окорочок. В задней ноге пса торчал вонзившийся в нее наполовину лезвия нож, который колбасник успел метнуть в беглеца.
Фигаро кинулся в спальню, забился под кровать и принялся пожирать окорочок, беспокоясь о своей задней части не больше, чем если бы она была уколота всего лишь шипом розы.
Мгновение спустя сильно запыхавшийся колбасник появился на пороге кухни.
— Ну! — воскликнул он, скрестив руки и глядя на папашу Мартино, с невинным видом шпиговавшего фрикандо. — Экий же законченный негодяй ваш Фигаро! Ему уже мало того, что он таскает мои окорока, он утащил еще и мой нож! О! Но это уже слишком!
— Во-первых, — примирительным тоном произнес Мартино, рассчитывая отстраниться от этой истории, — во-первых, кум Баке, Фигаро вовсе не моя собака, а моего племянника Жоржа.
— Надо же! Надо же! Почему же он тогда не ищет убежища у вашего племянника Жоржа? Почему он прячется здесь? Собаки, видите ли, тоже имеют разум; они спасаются у тех, кто их защищает. Итак, куманек, вы не можете отрицать, что Фигаро у вас. Я видел, как этот жулик вбежал сюда!
— Я ничего не отрицаю, дорогой Баке, — сказал папаша Мартино. — Я ничего не отрицаю, и доказательством этому служит то, что я заберу у Фигаро ваш шпиговальный нож и верну его вам.
— А мой окорочок вы мне тоже вернете?
— А вот этого я не могу вам обещать, так как вряд ли от него что-либо осталось к этому времени; но я могу вам за него заплатить.
— Заплатить мне за него?! Заплатить?! Стану я сутяжничать с вами из-за какого-то окорочка, куманек. Нет, — произнес колбасник, — достаньте-ка бутылочку доброго бургундского и покончим с этим. Хвала Господу, у меня в лавке еще хватает окорочков!
— Если вы так относитесь к этому, кум, то есть как славный малый, то признаюсь вам, как признался бы на исповеди нашему бедному аббату Грегуару, если бы он еще был жив, что я уже сыт по горло выходками этого мерзавца Фигаро. И если б он хоть раз что-нибудь стащил здесь, так ведь нет. Можно подумать, как вы только что сказали, будто он имеет разум!
— Имеет, кум, имеет… Даже и не думайте, будто этот разбойник не понимает, что делает; послушайте, он отлично все понимает, и то, что он прячется, лишь доказывает это. Собака, которой не в чем себя упрекнуть, похожа на честного человека: она никогда не прячется! Где он, я вас спрашиваю?.. Фигаро! Фигаро! Мой маленький Фигаро!.. О! Вряд ли он высунет хотя бы кончик носа!
— Подождите, кум, подождите. Пока Огюст отыщет для нас в погребе бутылочку старого бонского, я прежде всего постараюсь вернуть вам ваш нож. Ты слышал, Огюст? Бутылочку первоклассного бонского.
И папаша Мартино направился в комнату, где, как уже было сказано, нашел убежище Фигаро.
— Ты слышал, Огюст? — в свою очередь спросил кум Баке.
— Да, отец, да, кум, — ответил молодой человек лет двадцати, который стоял перед плитой, сдвинув остроконечный колпак на ухо, кокетливо завернув угол фартука и заткнув нож за пояс, и помешивал подливку, уже издававшую изумительный луковый аромат и предназначавшуюся для будущего соуса, главной приправой которого она
должна была стать. — Вот только разбавлю эту подливку, и тут же спущусь в погреб. Вы ведь прекрасно понимаете, кум Баке, что на плите не оставляют подливку, когда она готова лишь наполовину.
— Да, мой мальчик, я это понимаю, — подтвердил колбасник. — Ты будешь достойным сыном своего отца.
— Надо надеяться, кум Баке, надо надеяться, — сказал, важничая, молодой соперник Вателя и Карема.
— Огюст! — крикнул папаша Мартино из своей спальни. — Ты не мог бы прислать ко мне Крошку Тома?
— Зачем, отец?
— Чтобы он залез под кровать и отыскал там нож кума Баке.
— Невозможно, отец. Он держит лошадь господина Анри де Норуа, запряженную в тильбюри, а это вам не какая-нибудь кляча, которую можно оставить без присмотра.
И в самом деле, в проеме двери, выходившей во двор, был виден грум ростом с кулачок, который, поднявшись на цыпочки в своих сапогах с отворотами, держал под уздцы прекрасную гнедую лошадь, запряженную в элегантное тильбюри.
За свой малый рост грум заслужил от насмешника Мартино прозвище «Крошка Том».
— Что ж, — заметил Баке, которому не терпелось вернуть свой нож и который, впрочем, и по природе своей был весьма любезным человеком, — я пойду подержу лошадь господина Анри.
И, преодолев четыре ступени, ведущие вниз из кухни во двор, он распорядился:
— Ну-ка, юный гроом, — он произнес это слово так, как оно пишется, — ступайте на помощь господину Мартино, он вас зовет.
— Да, come here! [3] , — подхватил папаша Мартино, слышавший, что так подзывал мальчика его хозяин, и видевший, как, услышав эти два слова, мальчик поспешно подбегал к нему.
— Here I am, sir, [4] — весело ответил маленький человечек, вручая поводья папаше Баке.
— Ты вытаскивать нож из бедра Фигаро, — сказал Мартино, исчерпав весь свой запас слов английского языка и заменив его неким ломаным негритянским наречием.
— I do not understand [5] , — ответил грум, глядя на Мартино понятливым, но вопрошающим взглядом.
— Том вам говорит, что он не понимает, чего вы от него хотите, отец, — крикнул от своей плиты, продолжая помешивать подливку, Огюст, который запомнил несколько английских слов, подхваченных им у приезжих с противоположной стороны Ла-Манша, не говоривших по-французски.
Затем он прокричал груму: