Эммануил Филиберт, печальный и смирившийся, протянул руку посланцу и сказал:

— Одоардо, вы можете вернуться к пославшим вас и сообщить, что Эммануил Филиберт с признательностью принимает ту долю, что соблаговолили выделить короли Франции и Испании герцогу Савойскому.

III. У КОРОЛЕВЫ

Может быть, благодаря искусности посла, наделенного исключительной дипломатической тонкостью, которую обычно приписывают миланцам и флорентийцам, а скорее всего благодаря тому, что оба государя были заинтересованы в строжайшем сохранении тайны о проектах, изложенных Одоардо Маравильей герцогу Савойскому, осуществление которых так дорого обошлось Франции, при французском дворе ходили лишь смутные слухи, всегда сопутствующие большим событиям.

Поэтому, когда через четыре дня после описанных нами событий два всадника, прибывшие с противоположных сторон, каждый в сопровождении оруженосца, встретились у ворот Лувра, они с изумлением узнали друг в друге: один — коннетабля Монморанси (кому следовало содержаться в плену в Антверпене), а другой — герцога Гиза (кому следовало находиться в лагере в Компьене).

Два заклятых врага недолго обменивались любезностями. Герцог де Гиз в качестве князя Священной Римской империи имел право первенства по отношению к любому дворянину Франции, поэтому г-н де Монморанси заставил свою лошадь сделать шаг назад, а г-н де Гиз свою — сделать шаг вперед, так что вполне можно было бы принять коннетабля за конюшего какого-либо дворянина из свиты герцога, если бы, оказавшись во дворе Лувра, где находилась зимняя резиденция короля, они не разъехались: один — направо, другой — налево.

Герцог де Гиз направился к королеве Екатерине Медичи; коннетабль — к фаворитке Диане де Пуатье. Их обоих ждали с одинаковым нетерпением.

Пусть читатель последует вместе с нами за более важным из двух действующих лиц к более важной — во всяком случае, по видимости, — из упомянутых дам, то есть за герцогом де Гизом к королеве.

Екатерина Медичи была флорентийка, а Гизы — лотарингцы, и нет ничего удивительного в том, что при роковом известии о сражении при Сен-Кантене у Екатерины и у кардинала Лотарингского, видевших, как падает их влияние, поскольку естественно возрастало влияние коннетабля, командующего армией, возникла одна и та же мысль — не о проигранном сражении, что поставило Францию на край гибели, а о пошатнувшемся влиянии Монморанси, так как сам коннетабль и один из его сыновей попали в испанский плен. А раз падало влияние Монморанси, то политические и военные обстоятельства не могли не усилить влияние Гизов.

Поэтому, как мы уже говорили, все управление гражданскими делами королевства было передано в руки кардинала Лотарингского, а герцог Франсуа де Гиз, которого ожидали из Италии как спасителя, по возвращении сосредоточил в своих руках всю военную власть, получив титул главного наместника королевства.

Читатель видел, как герцог де Гиз использовал свою власть: армия была реорганизована, Кале возвращен Франции, Гин, Ам и Тьонвиль взяты штурмом, Арлон захвачен — и это был итог одной только кампании.

Герцог де Гиз уже видел, как сбываются его самые честолюбивые мечты, самые сокровенные планы, какие только мог вынашивать один из Гизов, но вдруг до его ушей донесся неясный слух, мгновенно вернувший его к действительности. Речь шла о возвращении коннетабля в Париж; это возвращение, если оно состоялось бы, можно было рассматривать как первый шаг к заключению мирного договора.

Едва прослышав про это, герцог де Гиз оставил лагерь в Компьене и на полдороге, то есть у Лувра, встретил нарочного, посланного к нему кардиналом Лотарингским, который предлагал ему немедленно явиться в Париж. Ничего другого посланному передать не было поручено, но, поскольку герцогу уже было известно о последних событиях, он понимал, зачем его зовет брат.

А когда он встретил г-на де Монморанси у ворот Лувра, сомнений у него больше не осталось: коннетабль был на свободе, и, по всей видимости, результатом этого неожиданного освобождения должен был стать мир.

Герцог де Гиз думал, что коннетабль останется в плену навечно, как король Иоанн, и был жестоко разочарован.

Монморанси проиграл все, Гиз все спас, и, тем не менее, победитель и побежденный теперь будут равно приняты при дворе. И может быть, благодаря покровительству г-жи де Валантинуа побежденному уготована даже лучшая встреча.

Вот такие мысли омрачали лицо герцога де Гиза, пока он поднимался по лестнице, ведущей в покои королевы Екатерины; лицо же коннетабля, пока он поднимался по лестнице, ведущей в покои г-жи Дианы и расположенной с другой стороны двора, напротив, сияло от радости.

Герцога, очевидно, ждали, потому что, как только его имя было произнесено, портьера на двери комнаты королевы приподнялась и он услышал ее хрипловатый голос, произнесший с сильным флорентийским акцентом:

— Входите, господин герцог, входите!

Королева была одна. Герцог Франсуа обвел глазами комнату, будто ожидая увидеть кого-то еще.

— Ах да! — сказала королева. — Вы ищете вашего брата?

— Знает ли ваше величество, — произнес герцог де Гиз, опуская обычные приветствия, подобающие в таких обстоятельствах, — знает ли ваше величество, что мой брат прислал мне гонца с просьбой немедленно приехать в Париж?

— Да, — ответила Екатерина, — но гонец уехал только в час пополудни, и мы ждали вас к вечеру, скорее даже к ночи.

— Да, но гонец встретил меня на полпути.

— И что же привело вас в Париж?

— Я беспокоился.

— Герцог, — сказала Екатерина, на этот раз даже забыв о хитрости, — вы беспокоились не напрасно, никогда еще Для беспокойства не было более серьезных оснований!

В эту минуту они услышали, как поворачивается ключ сначала в одном замке, потом в другом; открылась дверь, ведущая во внутренний коридор личных покоев королевы, и на пороге появился кардинал.

Он направился прямо к Екатерине и Франсуа, как будто вошел к принцессе, равной себе по рангу или даже рангом ниже, и, не поздоровавшись с братом, прерывающимся голосом, выдававшим, какое огромное значение он придавал этой новости, сказал:

— Вы знаете, что он только что приехал, знаете?!

— Да, — сказал герцог Франсуа, догадавшийся, о ком говорил кардинал, — я столкнулся с ним у ворот Лувра.

— О ком вы говорите? — спросила Екатерина.

— О коннетабле, — ответили в один голос герцог и кардинал.

— А-а, — выдохнула Екатерина, как будто ее ударили в грудь ножом. — Но, может быть, его, как раньше, всего лишь отпустили на несколько дней?

— Да нет, — ответил кардинал. — Он вернулся насовсем. Он при посредстве герцога Савойского добился, чтобы его и адмирала освободили за выкуп в двести тысяч экю, и уж он найдет, вы увидите, способ заставить короля заплатить эти деньги. Клянусь лотарингским крестом, — продолжал кардинал, в гневе кусая ус, — такая глупость простому дворянину была бы просто не по карману, но если ее оценивать по справедливости, то Монморанси, Данвили, Колиньи и Дандело тоже бы разорились!