— Ах, так это предупреждение императора Карла Пятого, которое вы забыли передать мне по приезде из Брюсселя?
— Король ошибается: я передал предупреждение, но косвенно, посоветовав ему послать господина де Монтгомери в Шотландию.
— Да, верно, это был ваш совет… Ну, и что же? Он туда поехал и хорошо там служил мне.
— Я знаю это, государь. Но вы, наверное, не знаете, почему я посоветовал вам его туда послать?
— Да, в самом деле, не знаю.
— Потому что астролог императора Карла Пятого сообщил ему о знаке, находящемся меж бровей господина де Монтгомери и возвещающем, что рано или поздно господин де Монтгомери убьет принца французского королевского дома.
— Ба!
— Августейший император Карл Пятый поручил мне предупредить ваше величество об этом предсказании, но, поскольку я считал господина де Монтгомери одним из самых верных ваших слуг и понимал, что если он и убьет принца французского королевского дома, то невольно, а также боялся повредить ему во мнении вашего величества, сообщив вам это предсказание, я ограничился советом вашему величеству послать капитана шотландской гвардии на помощь регентше Шотландии. Еще сегодня, государь, пока я думал, что будет общая схватка, я пришел узнать об этом у вашего величества, чтобы, если схватка все-таки будет, убрать из нее господина де Монтгомери или проследить за тем, чтобы он не встретил ваше величество. Общей схватки не было, и, следовательно, мне ничего не пришлось ни делать, ни говорить. Но сейчас, когда турнир окончен и какой-то злой рок заставил короля вызвать на поединок господина де Монтгомери, я обращаюсь к вам, ваше величество, в надежде остановить вас и говорю вам: государь, то, что я изложил вашему величеству по поводу графа де Лоржа, Карл Пятый сказал мне лично! Государь, во имя Неба, умоляю вас, не выходите против господина де Монтгомери! Господин де Монтгомери должен убить принца французского королевского дома, а король — самый великий из них!
Генрих на минуту задумался, потом, положив руку на плечо Колиньи, сказал:
— Адмирал, если бы вы сказали мне это сегодня утром, возможно, я бы и не вызвал господина де Монтгомери, но теперь, когда вызов сделан, получается, что я отступил из страха. Так вот, Бог мне свидетель, что я ничего на свете не боюсь! И все же я благодарю вас, господин адмирал, но даже если со мной должно случиться несчастье, я преломлю это копье.
— Государь, — сказал один из оруженосцев, вошедший как раз при этих словах, — господин де Монтгомери вооружился по вашему приказанию и ждет, что вам будет угодно приказать.
— Хорошо, друг мой, королю угодно приказать, чтобы ты застегнул мне шлем и чтобы затрубили трубы.
Однако исполнена была только половина приказа: оруженосец застегнул на нем шлем, но трубачи уже ушли со своего балкона, полагая, что турнир окончен.
Королю доложили об этом, сказав, что они еще недалеко ушли, и их можно вернуть, но займет это четверть часа.
— Не надо, — ответил король, — это будет слишком долго… мы сразимся без фанфар, вот и все.
Потом он сел на лошадь и, выехав из бастиона, крикнул:
— Эй! Господин де Монтгомери! Вы готовы?
— Да, государь, — ответил граф, выезжая из противоположного бастиона.
— Господа, — обратился к судьям король, — мы ждем вашего сигнала.
— Съезжайтесь! — крикнули одновременно герцог Савойский и коннетабль. При полной и зловещей тишине соперники поскакали и встретились посреди
поля, преломив копья одно о другое.
Вдруг, к величайшему удивлению зрителей, король потерял оба стремени и припал к шее лошади, выронив из рук поводья; конь остановился, а Монтгомери, потрясенный ужасом, далеко отбросил обломок копья, оставшийся у него в руке.
В ту же минуту Вьейвиль и де Буасси, понявшие по поведению короля, что произошло нечто чрезвычайное, перепрыгнули через ограждение и схватили удила лошади, крича:
— Ради Господа, что случилось, государь?
— А то, что вы были правы, — еле слышно прошептал король, — когда противились этому проклятому поединку, дорогой Вьейвиль!..
— Так вы ранены, государь? — с тревогой спросил великий камергер.
— Думаю, убит! — прошептал король таким слабым голосом, что даже стоявшие рядом едва услышали его.
Действительно, обломок копья Монтгомери, скользнув вдоль шлема короля, приподнял забрало, и кусок дерева, войдя в глаз, проник в череп.
Собрав последние силы, король сказал:
— Пусть не трогают господина де Монтгомери, тут нет его вины…
Вопль ужаса поднялся в рядах зрителей, и все кинулись врассыпную, как будто в них ударила молния, крича:
— Король убит!.. Король убит!..
Тем временем Вьейвиль и де Буасси отнесли короля в его спальню и в доспехах положили на кровать.
С него даже не смогли снять шлем, поскольку обломок древка остался в ране и торчал на два-три пальца.
Сбежались хирурги, присутствовавшие на турнире. Их было пятеро, но никто из них не решился вытащить обломок копья из раны, и, хотя королева Екатерина, дофин и принцессы — только они были допущены в спальню короля — умоляли их хоть чем-нибудь помочь раненому, они только переглядывались, качали головами и говорили:
— Нужно как можно скорее послать за метром Амбруазом Паре — без него мы ничего не можем предпринять.
— Найти немедленно метра Амбруаза Паре, где бы он ни был! — приказала королева.
И в ту же минуту пажи, слуги и оруженосцы бросились во все стороны, спрашивая везде, где можно найти знаменитого хирурга.
Метр Амбруаз Паре в те годы был в зените своей славы. Он сопровождал в Италию Рене де Монтежана, полковника пехоты, а вернувшись во Францию и получив степень в коллеже Святого Эдма, стал прево корпорации хирургов и уже семь лет в качестве главного хирурга состоял при короле.
Его нашли на чердаке у бедного кровельщика, который сломал себе ногу, упав с крыши.
О его приходе возвестили крики: «Вот метр Амбруаз Паре! Вот он! Вот он!»
Потом на пороге появился человек лет сорока пяти-сорока шести; он шел с достоинством, чуть наклонив голову и как бы погрузив в себя свой взгляд.
Увидев его, все расступились, давая ему проход к постели раненого.
— Посмотрите, метр, — сказали врачи.
И все взоры обратились на того, кого считали единственным человеком во Франции, способным спасти короля, если это было еще возможно.
Мы сказали «во Франции», потому что за ее пределами существовал человек, слава которого превосходила славу Амбруаза Паре и которого сам Паре любил называть своим учителем.