Как только в душу мальчика закралась скука, он, впав в хандру, начал чахнуть: лишился яркого румянца, начал тосковать по дому, стал тщедушным и хилым, изнемогая в этой атмосфере, насыщенной латынью и греческим языком.
Преподаватели коллежа оповестили об этом Жана Монпле; он приехал повидать сына и ужаснулся тому, как быстро развивается болезнь мальчика. Поразмыслив, фермер пришел к выводу, что буржуа узнают по черному сюртуку, как адвоката и врача — по мантии, а также рассудил, что если Бог и в дальнейшем будет помогать ему так, как он делал раньше, то Ален Монпле в один прекрасный день получит свои славные двадцать пять тысяч ренты и, таким образом, станет достаточно богатым человеком, не нуждающимся в том, чтобы принимать больных и выписывать рецепты.
Поэтому отец забрал Алена из коллежа Сен-Ло и увез его обратно в Мези, к прежним друзьям.
Оказавшись на родной ферме, то есть в полукилометре от моря, в привычной обстановке, где даже воздух был живительным, мальчик быстро вернул себе жизнерадостность, смуглый цвет лица и прежнюю силу.
Вскоре он превзошел всех не только в Мези, но и в Гран-Кане, а также в Сен-Пьер-дю-Моне в искусстве лазать по отвесным скалам и разорять гнезда кайр и обогнал всех начинающих судостроителей в умении вырезать из дерева кораблики и пускать их по лужам, остающимся на песке после прилива.
Но прежде всего юный Ален добился поразительных успехов в плавании. Казалось, море являлось для него столь же привычной, благоприятной
средой, как и земля. Можно было подумать, что мальчик от природы наделен свойствами амфибии, настолько легко, словно дельфин, он скользил по волнам и мог бесконечно долго оставаться под водой, как будто у него был особый дыхательный аппарат. Ален не страшился ничего: ни бурь, ни шквалов, ни ливней, ни штормов; для местных рыбаков он стал своего рода барометром, подобно некоторым рыбам, которые выпрыгивают из воды, предвещая приближение сильного ветра.
Люди говорили, глядя, как мальчик резвится среди волн:
— Паренек Ален сегодня такой веселый — значит, жди волнения моря. Отеческая гордость старого Монпле была вполне удовлетворена превосходством сына во всех детских играх; ежедневно округляя свое состояние, фермер все больше убеждался, что он сможет обеспечить своему наследнику безбедное будущее, и все сильнее верил в то, что всякий достаточно состоятельный человек выглядит в глазах окружающих достаточно образованным.
Следовательно, отец больше не заговаривал с Аленом ни о какой учебе, даже когда тот стал юношей, и оставил его на попечение лишь тех учителей, которые давали ему на берегу свои уроки бесплатно, и те взялись развивать упомянутые нами способности будущего владельца Хрюшат-ника, обучая его тому, как правильно держать весло, ставить верши и надлежащим образом насаживать на крючок наживку для всякого вида рыбы, от корюшки до макрели.
Но особенно преуспел Ален в искусстве охоты. Впрочем, он учился этому искусству у первоклассного наставника.
То был папаша Шалаш, охотник на водоплавающую дичь.
Сначала мы расскажем, что представлял собой папаша Шалаш, а затем поясним, кто такой охотник на водоплавающую дичь.
Папаша Шалаш — такое прозвище ему дали потому, что он жил в расположенной в устье Виры маленькой лачуге, которую назвали шалашом, — папаша Шалаш был высоким (его рост составлял почти шесть футов) и сухощавым стариком; он явно принадлежал не к человеческой породе, а к отряду голенастых. У него был острый нос, приплюснутый лоб и скошенный подбородок, что придавало ему сходство с пингвином; когда старик, чуть наклоняясь вперед, бегал вдоль берега реки или прыгал с камня на камень во время отлива, он напоминал одну из тех морских птиц на длинных ногах, что расхаживают вдоль взморья и перескакивают с утеса на утес в поисках мальков.
Вероятно, прибрежные птицы — утки и турпаны, бекасы и гаршнепы, кулики и кайры — с первого взгляда клюнули на это сходство и, принимая папашу Шалаша за гигантского аиста или какую-нибудь допотопную цаплю, совершенно не боялись его.
Но мало-помалу истина пролила свет на обманчивую внешность охотника и бедным птицам, наконец, стало ясно, что у них нет более лютого врага, чем папаша Шалаш.
Дело в том, что, как уже говорилось, папаша Шалаш был охотником на водоплавающую дичь.
Мы готовы выполнить свое обещание: рассказав, что представлял собой — хотя бы внешне — папаша Шалаш, следует пояснить, кто такой охотник на водоплавающую дичь.
Водоплавающей дичью называют всякую птицу, обитающую в болоте, на берегу реки или вдоль ее течения.
Утки, турпаны, водяные курочки, дикие гуси, зуйки, чирки и даже безобидные чеканы, которых столь беспощадно истребляют всякие нимроды из Сен-Дени и Буживаля, — все это водоплавающая дичь.
Отстрел этих птиц, если он ведется на морском берегу, по сей день остается единственным видом охоты, таящим в себе нешуточную угрозу; это единственный вид охоты, еще способный прельстить искателей приключений, тех, кого опасность притягивает как магнит, тех, кто жаждет острых ощущений, как другие — плотских утех, чувствуя себя скованно и неуютно среди благ легкой жизни, созданной цивилизацией даже для самых обездоленных.
Охотник на водоплавающую дичь должен искать добычу не только среди болот: скалы, отмели и рифы, которые встречаются главным образом в устье рек, также представляют для него весьма благодатное поле деятельности. Эти скалы и отмели служат пристанищем для множества водоплавающих. С наступлением ночи эти птицы, независимо от того, провели ли они день в морских просторах либо искали себе пропитание в реках или внутренних водоемах, — словом, где бы пернатые ни странствовали во время своих дневных скитаний, по вечерам они слетаются на скалы и отмели как на условленное место встречи, сбиваясь в огромные стаи и образуя колоритный птичий базар, где различные виды и породы перемешиваются между собой.
Но, сколь бы многочисленной ни была эта дичь, всегда трудно, а зачастую и рискованно гоняться за ней по прибрежным зыбучим пескам, перемещающимся с каждым приливом, и преследовать ее на склонах скал, столь же скользких, как поверхность ледников, и, подобно ледникам, скрывающих под собой бездну. К тому же все это происходит в темные и холодные ночи самого сурового времени года, ибо охота на водоплавающую дичь оказывается по-настоящему удачной лишь в период с октября по апрель.
Таким образом, из того, что мы сейчас рассказали, читатель легко может понять, скольким опасностям и лишениям подвергает себя охотник на водоплавающую дичь. Каким бы ловким, умелым, сильным и смелым ни был этот человек, ему ни на миг не следует забывать, что он находится на территории, принадлежащей морю, и что несколько часов спустя прибой вновь должен завладеть землей, ненадолго покинутой отливом. Стоит охотнику отвлечься, задуматься или заснуть всего на несколько минут, и он может заплатить за это жизнью, ибо его недюжинная сноровка, энергия и присутствие духа несомненно окажутся бессильными в борьбе с разъяренной стихией, возвращающейся в свои владения, неумолимой, как законный хозяин, на время лишенный своей собственности.