— Почему это?
— Да потому, что он не принадлежит к числу моих друзей, а раз он не принадлежит к числу моих друзей, то, само собой разумеется, вам следует искать его в другом месте, а не у меня.
— Я сказал ему, чтобы он подождал меня у вас.
— Что ж, он, видимо, счел возможным не подчиниться приказу короля и, честное слово… хорошо сделал, если решил вас ослушаться, вместо того чтобы, как в прошлый раз, явиться оскорблять меня.
— Хорошо, хорошо; я хочу, чтобы состоялось примирение.
— С господином де Шовеленом? — спросила графиня.
— Со всеми, черт возьми!
И, переведя взгляд на золовку графини, притворявшуюся, будто она выравнивает фарфоровые статуэтки на консоли, король сказал:
— Шон!
— Государь?
— Подите сюда, дочь моя. Шон подошла к королю.
— Сделайте мне удовольствие, сестричка, прикажите, чтобы тотчас пошли за Шовеленом.
Шон поклонилась и отправилась исполнять приказание короля.
Госпожа Дюбарри, раздраженно дернув головой, отвернулась от его величества.
— Ну вот! Чем вызвано ваше неудовольствие, графиня? — спросил король.
— О! Я понимаю, — ответила та, — что господин де Шовелен пользуется полной вашей благосклонностью и что вы не можете без него обойтись, ведь он так жаждет вам понравиться и так уважает тех, кого вы любите.
Людовик почувствовал, что гроза приближается. Он решил прервать смерч пушечным выстрелом.
— Шовелен, — сказал он, — не единственный, кто относится без должного уважения ко мне и к моим родственникам.
— О, я знаю, что вы дальше скажете! — воскликнула г-жа Дюбарри. — Ваши парижане, ваш парламент, даже ваши придворные, не считая тех, кого я не хочу называть, выказывают неуважение к королю и делают это наперегонки, наперебой, забавы ради.
Король смотрел на дерзкую молодую женщину с чувством, не лишенным жалости.
— Знаете ли вы, графиня, — сказал он, — что я не бессмертен и что игра, которую вы ведете, закончится для вас Бастилией или изгнанием из королевства, как только я закрою глаза?
— Ну и что ж! — сказала графиня.
— О, не смейтесь, это именно так.
— В самом деле, государь? Почему же?
— Сейчас я в двух словах приступлю к рассмотрению? вопроса.
— Жду приступа, государь.
— Что это за история с маркизой де Розен и что за вольность, причем весьма дурного вкуса, позволили вы себе в отношении бедной женщины? Вы забываете, что она имеет честь принадлежать ко двору ее высочества графини Прованской?
— Я, государь? Конечно, нет!
— Что ж, тогда отвечайте мне. Как вы позволили себе наказать маркизу де Розен словно маленькую девочку?
— Я, государь?
— Ну да, вы, — раздраженно сказал король.
— Ах! Этого еще недоставало! — воскликнула графиня, — я не ожидала выговора за то, что исполнила приказание вашего величества.
— Мое приказание?!
— Конечно. Не соблаговолит ли ваше величество вспомнить, что вы мне ответили, когда я жаловалась вам на невежливость маркизы?
— Честное слово, нет. Я уже не помню.
— Так вот, ваше величество мне сказали: «Что вы хотите, графиня? Маркиза — ребенок, которого надо было бы высечь».
— Ну, черт побери, слова еще не основание, чтобы делать это! — воскликнул король, невольно краснея, ибо вспомнил, что он произнес слово в слово фразу, только что процитированную графиней.
— А поскольку, — сказала г-жа Дюбарри, — малейшее желание вашего величества для вашей покорнейшей слуги равносильно приказанию, я постаралась выполнить это желание так же, как и остальные.
Король не мог удержаться от смеха при виде невозмутимой серьезности графини.
— Так, значит, это я виноват? — спросил он.
— Несомненно, государь.
— Значит, я и должен загладить ошибку.
— Очевидно.
— Идет; в таком случае, графиня, вы от моего имени пригласите маркизу на ужин и положите под ее салфетку патент на чин полковника — чин, которого ее муж домогается уже полгода и который я, конечно, не дал бы ему так скоро, если бы не этот случай; таким образом, оскорбление будет заглажено.
— Очень хорошо! Это касается оскорбления, нанесенного маркизе, а как быть с тем, что нанесено мне?
— Как? Вам?
— Да; кто его загладит?
— Какое оскорбление вам нанесли? Скажите, прошу вас.
— О! Это очаровательно, и вы еще притворяетесь удивленным!
— Я не притворяюсь, милый друг, я вполне искренне и вполне серьезно удивлен.
— Вы идете от ее высочества дофины, не так ли?
— Да.
— Тогда вы хорошо знаете, какую штуку она со мной сыграла.
— Нет, даю слово; скажите.
— Так вот: вчера мой ювелир одновременно принес нам драгоценности — ей ожерелье, а мне бриллиантовую диадему.
— И что же?
— Что?
— Да.
— А то, что, взяв свое ожерелье, она попросила показать ей мою диадему.
— А!
— И поскольку моя диадема была украшена гербовыми лилиями, она сказала: «Вы ошибаетесь, милый господин Бёмер, эта диадема предназначена вовсе не графине, а мне; доказательство — эти три французские лилии, которые после смерти королевы только я имею право носить».
— И таким образом…
— Таким образом, оробевший ювелир не посмел противиться приказанию ее высочества дофины; он оставил ей бриллиантовую диадему, прибежал ко мне и сказал, что моя драгоценность перехвачена по дороге.
— Ну, и что же вы хотите от меня, графиня?
— Вот так так! Разумеется, я хочу, чтобы вы приказали вернуть мне мою диадему.
— Вернуть вам вашу диадему?
— Конечно.
— Приказать дофине? Вы с ума сошли, дорогая.
— Как это? Я сошла с ума?
— Да; лучше я вам подарю другую.
— Ах, прекрасно; мне остается только на это и рассчитывать.
— Я вам ее обещаю, слово дворянина.
— Прекрасно! И я получу ее через год, самое раннее через полгода, как это забавно!
— Сударыня, эта отсрочка будет для вас предостережением.
— Предостережением мне? Насчет чего же?
— Насчет того, чтобы впредь вы не были столь честолюбивы.