Этот салон все еще так и стоит у меня перед глазами; позвольте мне описать эту картину, ибо она вносит в мою душу покой. Вскоре нам предстояло играть сочиненную для завсегдатаев замка пьесу под названием «Превращение Луи Байяра»; мы все или почти все принимали в ней участие; пьесу репетировали в библиотеке, собираясь возле старого Арно д'Андийи, отца г-жи де Помпонн, снискавшего себе славу, подобно всем своим родным, во время споров в Пор-Рояле. Там же бывали г-жа де Лафайет, возможно грезившая о Зайде; г-жа де Генего, малевавшая картинки; г-жа де Мотвиль, читавшая очередную благочестивую книгу; г-н де Сессак, позже отправленный в ссылку за то, что он плутовал во время игр у г-жи де Лавальер; г-жа де Кадрусс; мадемуазель де Генего и мадемуазель де Севинье, порхавшие вокруг нас, словно бабочки с большими синими крыльями; при этом присутствовали и мы с Гишем: брат был скован и неразговорчив, а я зевала.
То была столь безмятежная и добропорядочная картина (я не подозревала тогда о проделках Сессака), что слезы подступают к моим глазам, стоит мне теперь лишь подумать о ней.
В тот же вечер появился Лозен, и тут начались наши раздоры: граф забыл у меня письмо г-жи де Монтеспан, или, точнее, оно выпало из его кармана, когда он доставал носовой платок. Письмо было достаточно ясным и не оставляло никаких сомнений; я обдумывала его всю ночь: речь шла обо мне, и как только моя соперница обо мне не отзывалась!
На следующий день я созвала своих слуг и решила вернуться в Париж. Я задыхалась, мне надо было уехать; когда Лозен пришел и спокойно осведомился, почему я так скоро хочу вернуться, у меня появилось желание его убить.
— Что это за письмо? — спросила я.
— Письмо? Оно адресовано не мне.
— Взгляните на надпись на конверте.
— Это ошибка.
— Письмо от госпожи де Монтеспан, я знаю ее почерк.
— Возможно, но оно адресовано не мне.
— А кому же?
— Это не мой секрет, я не могу его выдать.
— Я вам не верю.
— Сударыня, разве я выпытывал у вас дворцовые тайны Монако?
— Превосходный ответ.
— Достойный вопроса. До меня доходило немало всяких слухов, о которых я умалчиваю; берите пример с меня и будем принимать друг друга такими, какие мы есть, не желая большего.
— Неблагодарный!
— Вы платите мне тем же.
— Докажите.
— Это нетрудно. Неужели я не вижу, что вы меня разлюбили? Разве вы относитесь теперь ко мне так же, как прежде? Я со своей стороны полагаю, что все обстоит иначе, да и вы полагаете так же. Я считаю вас шутницей, раз вы ссоритесь со мной из-за подобных бредней. Госпожа де Монтеспан, которая думает только обо мне! Предупреждаю вас: это неразумный способ оправдаться.
Лозен терзал меня подобным образом более часа, и, хотя улика была у меня в руках, это мне в конце концов пришлось просить у него прощения. Обвиняя меня, он вел себя так для того, чтобы помешать мне изобличить его, и вскоре весь двор стал говорить лишь об этой хитроумной интриге Лозена — разумеется за исключением короля, который сделал графа своим фаворитом и любил его не меньше, чем прекрасную Атенаис. Я думаю, пришла пора рассказать о беспрестанных похождениях г-на де Лозена до его брака с Мадемуазель; доведя мое повествование до этого события, мы ненадолго оставим графа в покое, чтобы уделить внимание мне, а также рассказать несколько известных мне довольно необычных историй, приключившихся с другими людьми.
Едва только король воспылал любовью к Лозену, он тут же поставил его во главе только что созданного драгунского полка, чуть позже произвел его в генерал-майоры и, наконец, назначил генерал-полковником драгунов, учредив эту должность ради него. Это произошло в ту пору, когда мы страстно любили друг друга; кузен позволял мне пользоваться всеми этими почестями и возлагал их к моим ногам; я гордилась графом и любила короля за то, что он жаловал ему эти награды; что касается Лозена, то ему всего этого было мало; я никогда не видела человека с более ненасытным честолюбием, и он за него впоследствии дорого заплатил.
Герцог де Мазарини, уже удалившийся от дворцовых дел, решил избавиться от своей должности командующего артиллерией. Пюигийем услышал об этом одним из первых и поспешил к королю.
— Государь, — сказал он, — ваше величество изволили говорить, что никто не служит его особе более усердно и преданно, чем я.
— Несомненно.
— Так вот, герцог де Мазарини собирается продать свою должность; пусть король позволит мне ее купить.
— Подумайте, что вы говорите, Пюигийем!
— Что тут такого, государь? Как бы то ни было, я заслуживаю этого не меньше, чем герцог де Мазарини.
Король подумал и ответил:
— Я разрешаю вам это, но с одним условием.
— С каким, ваше величество?
— Многие выпрашивают у меня эту должность, и я до сих пор всем отказывал; дайте мне время унять страсти и обещайте, что в течение недели вы не станете говорить об этом даже с вашим лучшим другом.
Дело в том, что Лувуа ненавидел Пюигийема, и король опасался его возражений. Он хотел заставить министра замолчать, наградив его чем-нибудь другим и уладив дело таким образом, чтобы Лувуа не на что было жаловаться. Его величество попросил на это неделю, и Лозен охотно согласился.
Когда настало благословенное утро, Лозен, который имел привилегию входить в апартаменты его величества наряду с первыми дворянами королевских покоев, направился в комнату, отделявшую придворных от помещения, где заседал совет, и стал ждать выхода его членов. Граф увидел дежурившего там первого камердинера королевских покоев Ньера, и тот осведомился, что он делает здесь в столь ранний час.
— Право, дорогой Ньер, я могу вам открыться; пора секретов миновала, вы узнаете эту новость первым, и я надеюсь, что вы не станете больше сомневаться в моих искренних чувствам к вам: я — командующий артиллерией.
— Ах, сударь, какая радость! До чего же я счастлив! Подобный выбор делает такую честь нашему повелителю и вам как его избраннику!
Камердинер посмотрел на часы, сослался на то, что у него осталась всего четверть часа, чтобы исполнить неотложное поручение короля, и поспешил наверх по небольшой лестнице, которая вела в кабинет, где г-н Лувуа работал весь день (министрам отводили в Сен-Жермене весьма скверные помещения). Ньер рассказал Лувуа о том, что случилось, и тот так обрадовался, что расцеловал его:
— Будьте покойны, дорогой Ньер, я не забуду об этой вашей услуге; но назначение еще не состоялось, и, если я сумею его предотвратить, оно никогда не произойдет.
Он отослал Ньера и вскоре последовал за ним с кипой бумаг в руках. Камердинер разыграл удивление и заметил, что король находится на финансовом совете, куда Лувуа не имеет права входить.