Ей могло быть года двадцать четыре или двадцать пять; она была высокого роста, худощавая и гибкая; ее волосы, того золотистого цвета, который с такой любовью воспроизводили на своих полотнах художники Венеции, ниспадали ей на затылок, как шиньон, и их вряд ли можно было удержать даже обеими руками; рыжеватые отблески волос, блеск бровей, сияние иссиня-черных глаз, алый цвет губ еще больше подчеркивали белизну ее кожи.
Разумеется, Мариус не оценил ни одной из этих подробностей; он не заметил простоту ее наряда, не соответствовавшего особенности ее красоты; он не заметил ни ее нежной улыбки, ни выражения доброжелательности на ее лице, ни ободряющего жеста, каким она пригласила его сесть; он находился в состоянии такого сильного потрясения чувств, какое должен испытывать какой-нибудь мелкий корсар, преследующий, как он полагает, мирное торговое судно и внезапно обнаруживающий, что оно поднимает флаги расцвечивания и открывает грозные ряды батарей. Мариус мог уже быть храбрым, но был еще слишком молод, чтобы не быть застенчивым. Ему показалось, что гораздо страшнее было встретиться лицом к лицу с этой красивой особой, чем с противником, которого он искал. И он неловко, принужденно скомкал свою шляпу, пробормотал несколько слов и уже готов был убежать, если бы чистый, звонкий голос молодой девушки, проникший в самое его сердце, не напомнил ему о цели визита.
— Сударь, я слышала, как вы только что спрашивали о господине Жане Риуфе, — сказала она.
Мариус покраснел, вспомнив, каким угрожающим голосом он заговорил, входя в контору, отделенную от кабинета лишь перегородкой.
Он молча поклонился.
— Сударь, его сейчас нет, — добавила девушка.
— В таком случае, мадемуазель, прошу меня извинить, я приду снова, я приду опять.
— Сударь, должна вам заметить, что вы весьма рискуете приходить напрасно много раз. Господин Риуф редко бывает здесь; но, если вы пожелаете сообщить мне, о чем идет речь, я, вероятно, смогла бы дать вам достаточно определенный ответ, поскольку именно я веду все дела в торговом доме.
— Мадемуазель, — возразил Мариус (его замешательство лишь усилилось от самоуверенности и непринужденности молодой девушки), — поскольку данный вопрос сугубо личный, мне непременно хотелось бы самому побеседовать с господином Риуфом.
— Весьма вероятно, что это в равной степени касается и меня, сударь. Простите мне мою настойчивость: она продиктована исключительно моим желанием избавить господина Риуфа от неприятностей, затруднений или еще того хуже. Он, несомненно, будет обеспокоен каким-нибудь долговым обязательством по отношению к вам или вашим родителям, — продолжала девушка с несколько погрустневшим выражением лица. — Вы можете доверительно говорить со мной, сударь; если ваше долговое требование законно, в чем лично у меня нет сомнений, я сделаю так, чтобы отпустить вас довольным.
Мариус понимал, что он не должен ничего сообщать о цели своего визита этой девушке, которая, судя по названию торговой фирмы, написанному на входной двери, должна была, как ему показалось, приходиться сестрой врагу г-на Кумба; но он столь простодушно отдался счастью видеть и слышать ее, что забыл о главном условии соблюдения тайны — о необходимости удалиться, чтобы сохранить ее; вместо этого он продолжал стоять перед девушкой, словно онемев от восторга.
И пока мадемуазель Риуф в ожидании его ответа молчала, Мариус на мгновение пришел в замешательство, а затем, не владея собой, ответил с горячностью:
— Мадемуазель, долг, который я явился предъявить господину Риуфу, не из тех, что оплачивают через кассу.
Ничто не встречается чаще, чем несоответствие между тем, что человек думает, и тем, что он говорит. Испытывая последний прилив воинственного жара, внушенного ему накануне г-ном Кумбом, Мариус увлекся цветистостью фразы и, прежде чем он успел договорить ее до конца, уже горько сожалел об этом. Девушка побледнела как смерть, ее длинные ресницы стали медленно опускаться на глаза и на мгновение почти совсем закрыли их, как будто для того, чтобы скрыть их выражение. Она поднялась и, опираясь одной рукой на край письменного стола и изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, произнесла:
— Сударь, что бы вы ни собирались потребовать от господина Риуфа, вы заранее можете быть уверены в том, что он ответит на это с честью. Соблаговолите сообщить мне ваше имя и час, когда вам будет угодно еще раз прийти сюда, и тогда у вас появится уверенность, что вам не придется тратить время понапрасну.
Мариус стоял как вкопанный. Страдание, сквозившее в словах девушки, тронуло его, однако еще более сильное впечатление на него произвела ее гордая и мужественная покорность судьбе.
— Мадемуазель, — с почтительным смирением ответил он на этот последний вопрос, — не будете ли вы так любезны передать господину Риуфу, что я приходил от имени господина Кумба и что я приду снова завтра.
— От имени господина Кумба? Того самого господина Кумба, что проживает в Монредоне в домике рядом с шале, построенном там моим братом? — воскликнула мадемуазель Риуф, устремляясь к двери, остававшейся до сих пор открытой, и поспешно закрывая ее.
— Вы совершенно правы, мадемуазель, — ответил Мариус, — я сейчас представляю здесь именно интересы господина Кумба.
— Вы его сын, не так ли?
Мариус молча кивнул. Его собеседница жестом руки пригласила его сесть и продолжила:
— Вы могли заметить только что, сударь, как, будучи всего лишь женщиной, в трудных и сложных обстоятельствах я смогла обуздать свою сестринскую чувствительность, побороть слабость, присущую нашему полу, и одержать верх над моей неприязнью к положению, когда жизнь двух храбрых людей вверяется воле случая; но тут ситуация совершенно иная. Из услышанного мною рассказа обо всем происшедшем между вашим отцом и моим братом я сделала вывод, что вся вина должна быть отнесена на счет моего брата. И еще до сегодняшнего дня я высказала ему свое порицание. Вы пришли, чтобы потребовать удовлетворения за его поведение, не так ли?
Мариус колебался с ответом.
— Отвечайте, сударь, я вас умоляю дать ответ!
— Именно так, мадемуазель, — пробормотал молодой человек.
— В таком случае, сударь, я прошу вас оказать мне честь и взять меня в ваши секунданты.
— Мадемуазель, — возразил Мариус, ошеломленный как этим предложением девушки, так и ее мужественным и решительным видом, — каким бы лестным для меня ни было ваше предложение, оно, однако, в случае моего согласия содержит некоторую опасность. Ваш брат не преминет предположить, что мое намерение получить удовлетворение за все оскорбления, которым с его стороны на протяжении двух месяцев подвергался мой отец, не было серьезным. Я благодарю вас, но, простите, вашего предложения принять не могу.
— Я сделаю так, чтобы ваши подозрения не оправдались, сударь, и очень прошу вас оказать мне эту важную услугу.
— Мадемуазель, в таком случае соблаговолите объяснить мне причины, побуждающие вас столь настойчиво обращаться ко мне с этой просьбой.