Таким был г-н Кумб; таким было его жилище.
Дом вобрал в себя своего владельца. И невозможно описать одного из них, не описывая другого.
Чтобы завершить наше описание их, следует добавить, что весь домик, от основания до крыши построенный из кирпича и песчаника, оказал самое губительное влияние на сердце и характер г-на Кумба.
Он породил в нем самый дурной из всех существующих пороков — гордыню.
Созерцая предмет своей страсти и кичась своим владением, г-н Кумб проникался крайним высокомерием к тем из своих ближних, кто был лишен счастья, казавшегося лично ему бесценным, и стал считать себя вправе бросать презрительный взгляд на творение Господа. Добавим, что, какую бы безмятежную и ровную жизнь ни вел г-н Кумб, она должна была оставить в его душе другие привязанности, помимо напускных, другие печали, помимо тех, что были вызваны губительным действием мистраля.
В его прошлой жизни была драма.
Пусть скажут поэты:
Тростник повержен, как и дуб:
Однажды, словно великан лесной,
Он оказался распростертым на земле…
И если молния его щадит,
То, схвачен ледяной рукой Зимы,
Он ею с корнем будет вырван вмиг
И наземь рухнет — пусть не с высоты:
Не важно то, коль все-таки падет.
И только ли о бедах королей
Народу стоит слезы проливать?
Кто ж с нищими печали разделит?
Человеку не скрыться в траве
И несчастья не избежать;
Будет сцена жизни в ладонь
Или сотня в ней будет локтей —
Пьесу играют все ту же,
Пьесу, в которой актеры,
Будь они велики иль малы,
Причитают и волосы рвут на себе:
Даже на жалких подмостках
Великие страсти бушуют.
Почему же г-н Кумб как будто избежал всеобщего закона?
Однажды в тихие, сонные воды, в которых он столь восхитительно влачил свое существование, неожиданно рухнула женщина (в чем и состоит их роль на этом свете), и широкие круги на воде, оставленные ее падением, чуть было не превратили эту спокойную заводь в клокочущее от бурь море.
Звали ее Милетта, родом она была из Арля — родины поистине прекрасных южанок; у нее были черные волосы, голубые глаза, такая белоснежно-атласная кожа, как будто солнце, заставляющее зреть гранаты, ни разу не коснулось ее своим лучом. Никогда еще белый чепчик, отделанный широкой бархатной тесьмой, не заключал в себе более красивых волос, чем те, что были у Милетты; никогда еще складчатый шейный платок не обрисовывал более очаровательную грудь; никогда еще платье не было укорочено более ловко, позволяя увидеть стройную ножку с изящно вогнутой маленькой ступней.
В годы своей молодости Милетта вполне могла считаться наиболее совершенным образцом артезианской красоты, и, имея столько оснований стать женщиной привлекательной для многих, она сдержала все надежды, какие сулил ее честный и нежный взгляд, и вышла замуж, как это принято, за человека своего круга, работавшего простым каменщиком.
Грустно, что Провидению не угодно вознаграждать женщин, подобных Милетте, которые прямо ведут свой корабль к гавани, несмотря на подводные камни, и тем самым подают пример подлинной добродетели.
Однако бескорыстие Милетты обернулось для нее несчастьем; в ее замужней жизни с трудом отыщется лишь несколько безоблачных весенних дней, и очень скоро тот, кого она приняла за мотылька, превратился в гусеницу. Несмотря на его бедность, она выбрала его себе в мужья, поскольку он показался ей трудолюбивым человеком. Но он доказал, что семейная комедия разыгрывается в лачугах так же, как и во дворцах с пышным убранством; он показал себя таким, каким и был в действительности: сварливым, грубым, ленивым и развратным, — вот почему из прекрасных глаз бедной Милетты часто лились обильные слезы.
Пьер Мана — так звали мужа Милетты — однажды заявил, что его труд должен лучше оплачиваться в Марселе, нежели в Арле, и предложил жене отправиться в тот город, чтобы поселиться там. Этот переезд дорого обошелся Милетте: она любила край, где родилась и где оставляла всех своих близких. Издалека большой город внушал ей страх и представлялся кровожадным чудовищем, намеренным ее пожрать; но, поскольку ее слезы огорчали старую мать, она подумала, что на расстоянии легче будет скрыть их, убедив ее в том, что она весьма счастлива в браке; и Милетта покорно приняла предложение мужа.
Как верно можно предположить, вовсе не надежда найти более доходное место влекла Пьера Мана в Марсель: он стремился найти там больше возможностей для своей разгульной жизни, ему хотелось также избежать упреков родителей по поводу его поведения.
Вот уже две недели Милетта и ее муж находились в Марселе, однако Пьер Мана так и не развязал свой холщовый мешок с содержащимися в нем инструментами, зато он ознакомился со всеми кабачками, которых было так много на улицах Старого порта, и вернулся оттуда с множеством синяков, доказывавших силу кулаков тех, кто нанес ему побои.
Мы не пересказываем мрачную историю, знакомую каждому, — историю о девушке из народа, связавшей судьбу с негодяем, не имеющей ни развлечений вне дома, ни возмещения этого в виде достатка, ни утешения со стороны своей семьи: подобные картины жизни настолько тягостны, что наше перо отказывается их изображать; скажем только, что Милетта до дна испила свою горькую чашу, что она страдала от голода рядом с этим пьяницей, что она сносила все невзгоды, сопутствующие одиночеству и беспомощности, что она пережила такое отчаяние, какое дает нам представление об аде.
Но чувство долга так глубоко укоренилось в этом прекрасном и благородном создании, что, несмотря на все мучения, ей никогда даже не приходила в голову мысль о возможности избавиться от них. Господь наделил ее сердце добродетелью, как одарил птиц возможностью петь сладкоголосые песни и наделил лифы девушек крылышками из лазурно-голубого газа. Однако настал день, когда даже молитва, единственное утешение Милетты, стала бессильна, чтобы освежить ее изнуренное горем сердце: она упрекала себя за то, что пожелала стать матерью; в поцелуях, которыми она осыпала своего ребенка, посланного ей Небом, одновременно запечатлевались и нежность, и отчаяние, и жалость к судьбе, уготованной маленькому бедному созданию его отцом.
В доме, где поселилось это несчастное семейство, этажом ниже проживал рабочий, являвший собою полную противоположность Пьеру Мана.
Как и муж Милетты, он не отличался ни высоким ростом, ни гордым и решительным выражением лица; он был худощавым, даже щуплым и скорее некрасивым; лицо его носило отпечаток покорности и печали, но все в нем обнаруживало человека трудолюбивого и аккуратного. Он вставал до восхода солнца, и Милетта, уже не спавшая в это время, слышала, как он наводил порядок в своем небольшом хозяйстве, причем столь же тщательно, как это могла бы делать только самая добросовестная горничная. Однажды из-за приоткрытой двери она позволила себе бросить взгляд в комнату соседа и была изумлена царившими в ней порядком и чистотой.