Мы с вами говорили о Цезаре. Так вот, когда весь Рим следовал за траурной процессией, оплакивая диктатора, и толпа поджигала дома его убийц, когда вечный город ожидал в смятении, откуда, с какой из четырех сторон света придет гениальный человек, который положит конец гражданским войнам; когда римляне содрогались при виде пьяницы Антония или лицемера Лепида, — никто и не помышлял об ученике школы в Аполлонии, внучатом племяннике Цезаря, юном Октавии. Кто помнил о сыне ростовщика из Велитр, испачканном мукою предков-пекарей? Кто его распознал, когда, прихрамывая и моргая, он производил смотр старым солдатам Цезаря? Его не оценил даже прозорливый Цицерон. «Ornandum et tollendum» [27] , — сказал он. И вот этот юноша перехитрил всех убеленных сединою сенаторов и правил Римом почти так же долго, как Людовик Четырнадцатый — Францией! Жорж, Жорж, не противьтесь воле Провидения, которое избрало меня, а не то оно сокрушит вас!
— Если я погибну, следуя законам и религии моих предков, — ответил Кадудаль с поклоном, — то Господь, я уповаю, простит мое заблуждение, невольный грех набожного христианина и верного сына.
Бонапарт положил руку на плечо молодого вандейца.
— Пусть будет так! — сказал он. — Но, по крайней мере, оставайтесь нейтральным. Предоставьте событиям идти своим чередом, наблюдайте со стороны, как рушатся троны, как падают короны монархов. Обычно за спектакль платит публика, но вам я заплачу за то, чтобы вы оставались только зрителем.
— Сколько же вы мне дадите за это, гражданин первый консул? — смеясь, спросил Кадудаль.
— По сто тысяч франков в год, сударь, — отвечал Бонапарт.
— Если вы готовы отсыпать сто тысяч франков простому вождю мятежников, — усмехнулся Кадудаль, — сколько же вы предложите государю, за которого мы сражались?
— Ничего, сударь! Я плачу за храбрость, а не за идеи, которые вы отстаиваете. Я всего добился сам и ценю в людях только их личные заслуги. Соглашайтесь, Жорж, прошу вас!
— А что, если я откажусь?
— Вы совершите большую ошибку.
— Я по-прежнему вправе уехать куда захочу? Бонапарт подошел к дверям и растворил их.
— Дежурного адъютанта ко мне! — приказал он. Он ожидал увидеть Раппа. Вместо него появился Ролан.
— Как! Это ты? — удивился Бонапарт. Затем он обернулся к Кадудалю.
— Мне незачем, полковник, представлять вам моего адъютанта Ролана де Монтревеля, вы и так с ним знакомы. Ролан, подтверди полковнику, что он так же свободен в Париже, как ты был свободен в его военном лагере, в Мюзийаке, и если ему понадобится паспорт в любую сторону света, Фуше получил приказ его выдать.
— Вашего слова мне достаточно, гражданин первый консул, — ответил Кадудаль с поклоном. — Сегодня вечером я уезжаю.
— Могу я спросить, куда?
— В Лондон, генерал.
— Тем лучше.
— Почему тем лучше?
— Потому что там вы ближе познакомитесь с людьми, за которых сражались.
— И что же?
— А когда вы увидите их вблизи…
— Что тогда?
— Вы сравните их с теми, против кого сражались… Только помните, полковник, если вы покинете Францию…
Бонапарт осекся.
— Я слушаю, — сказал Кадудаль.
— То не возвращайтесь, не предупредив меня; в противном случае не удивляйтесь, если вас схватят как врага.
— Для меня это будет большая честь, генерал. Этим вы докажете, что считаете меня опасным противником.
Жорж отвесил поклон первому консулу и вышел.
— Ну что, генерал, — спросил Ролан, когда двери за Кадудалем затворились, — не правда ли, этот человек именно таков, как я его описывал?
— Да, — произнес Бонапарт задумчиво, — жаль только, что он не понимает современного положения вещей; но даже его фанатическая преданность ложным принципам доказывает благородство его натуры. Вероятно, он пользуется огромным влиянием среди своих. — И он добавил вполголоса: — И все же придется с этим покончить…
Затем обратился к Ролану:
— Ну, а как у тебя?
— А я уже все кончил, — ответил молодой адъютант.
— А, значит, Соратники Иегу?..
— Их больше не существует, генерал: три четверти убиты, остальные в тюрьме.
— А ты цел и невредим?
— Не говорите об этом, генерал! Я начинаю верить, что, сам того не подозревая, вступил в сделку с дьяволом.
В тот же вечер, как он и сказал первому консулу, Кадудаль уехал в Англию.
Получив известие о благополучном прибытии в Лондон вождя бретонцев, Людовик XVIII написал ему следующее послание:
«К моему величайшему удовлетворению, мне стало известно, что Вы, генерал, наконец вырвались из рук тирана, который, не сумев оценить благородства Вашей натуры, дерзнул предложить Вам перейти к нему на службу. Я горько сокрушался, что неблагоприятное стечение обстоятельств принудило Вас вступить с ним в переговоры, но при этом не испытывал ни малейшего беспокойства: я слишком хорошо знаю величие души моих верных бретонцев и особенно Вашей. Ныне Вы наконец свободны. Вы находитесь при дворе брата моего, и мои надежды возродились с новой силой. Мне нет надобности пояснять эти слова истинному французу, каковым Вы являетесь.
Людовик».
К этому посланию были приложены указ о присвоении Кадудалю чина генерал-лейтенанта и орденская лента Святого Людовика.
Первый консул достиг всего, чего желал: Соратники Иегу были истреблены, в Вандее — восстановлено спокойствие.
Предлагая Англии заключить мир, Бонапарт на самом деле думал о войне: он ясно понимал, что, рожденный войною, он мог возвыситься только на поле сражения. Он словно предвидел, что когда-нибудь поэт назовет его титаном битв.
Но как начать войну?
Одна из статей Конституции VIII года запрещала первому консулу лично командовать армией и покидать пределы Франции.
В любой конституции непременно встретится какая-нибудь нелепая статья, хорошо еще, если только одна!
Первый консул нашел выход из положения.
Он устроил военный лагерь у Дижона; армия, сформированная в этих лагерях, была названа Резервной.
Основные силы, около тридцати тысяч человек, были стянуты из Вандеи и Бретани. К ним присоединились двадцать тысяч новобранцев. Командующим Резервной армией был назначен генерал Бертье.
План, задуманный Бонапартом, о котором он однажды сообщил Ролану в кабинете Люксембургского дворца, остался без изменений.