Амели окинула быстрым взглядом камеры и всех, кто в ней находился.
Валансоль, прислонясь к стене, все еще держал в руках книгу, из которой только что читал вслух стихи, услышанные Амели. Жайа сидел у стола, подперев голову рукой; рядом с ним, на самом столе, сидел Рибье. В глубине камеры на койке лежал Сент-Эрмин с закрытыми глазами, как будто погруженный в дремоту.
При появлении Амели, которую они сразу узнали, Жайа и Рибье поднялись с места.
Морган не пошевелился: он ничего не слышал.
Амели подошла прямо к нему и, не смущаясь присутствием его друзей, словно близкая смерть оправдывала и освящала ее чувство к любимому, нагнулась и приникла губами к губам Моргана.
— Проснись, мой дорогой Шарль, — прошептала она, — это я, твоя Амели, я сдержала слово!
Морган радостно вскрикнул и обнял девушку.
— Господин Куртуа, — сказал Монбар, — вы достойный человек, дайте этим несчастным влюбленным побыть наедине: будет просто безжалостно, если мы своим присутствием отравим последние минуты, что им осталось провести вместе на этом свете!
Дядюшка Куртуа, не говоря ни слова, отворил дверь в смежную камеру. Валансоль, Жайа и Рибье вошли туда, и он запер за ними двери.
Потом, подав знак Шарлотте, он удалился вместе с нею.
Влюбленные остались одни.
Есть сцены, описать которые нечего и пытаться, есть слова, повторять которые было бы кощунством. Один только Бог, внимавший им с горних высот, знает, сколько в этом свидании было скорбной радости и горьких наслаждений.
Через час влюбленные услышали, как ключ снова поворачивается в замке. Они были печальны, но спокойны: уверенность, что разлука продлится недолго, принесла им умиротворение.
Почтенный тюремщик на этот раз казался более мрачным и расстроенным, чем вначале. Морган и Амели с улыбкой поблагодарили его.
Куртуа подошел к двери соседней камеры, где были заперты трое друзей, и отомкнул ее, пробормотав:
— Честное слово, пусть, по крайней мере, проведут эту ночь вместе, раз уж это их последняя ночь.
Валансоль, Жайа и Рибье вернулись в камеру.
Амели, продолжая обнимать левой рукой Моргана, протянула им правую. Все трое поочередно поцеловали ее холодную влажную руку, затем Морган проводил ее до двери.
— До свидания! — сказал Морган.
— До скорой встречи! — молвила Амели.
Это обещание свидеться за гробом было скреплено долгим поцелуем, после чего влюбленные расстались с таким горестным стоном, словно их сердца разорвались одновременно.
Дверь за Амели затворилась, послышался лязг замков и засовов.
— Ну, что же? — спросили в один голос Валансоль, Жайа и Рибье.
— Вот смотрите! — отвечал Морган, высыпая на стол содержимое саквояжа Амели.
У молодых людей вырвался радостный возглас при виде блестящих пистолетов и отточенных клинков.
Не надеясь на свободу, они получили все, чего только могли пожелать: радостное и горькое сознание, что в их власти распорядиться своей жизнью и, в случае необходимости, жизнью других.
Тем временем смотритель тюрьмы проводил Амели до ворот.
Выйдя на улицу, он, после некоторого колебания, удержал ее за руку.
— Простите, мадемуазель де Монтревель, — сказал он, — мне тяжело вас огорчать, но вам незачем ехать в Париж…
— Кассация отклонена, и казнь состоятся завтра, не правда ли? — тихо спросила девушка.
Тюремщик даже попятился от удивления.
— Я это знала, друг мой, — вздохнула Амели. Потом, обернувшись к служанке, она попросила:
— Проводи меня до ближайшей церкви, Шарлотта. Ты придешь за мной завтра, когда все будет кончено.
Ближайшая церковь, храм святой Клары, находилась неподалеку.
Около трех месяцев назад по приказу первого консула ее открыли, и там снова происходило богослужение.
Время шло к полночи, церковь была заперта, но Шарлотта знала, где живет ризничий, и вызвалась пойти разбудить его.
Амели дожидалась их стоя, прислонясь к стене, такая же неподвижная, как каменные статуи на фасаде церкви.
Через полчаса ризничий пришел.
В эти полчаса Амели увидела мрачное зрелище, поразившее ее ужасом. Три человека, одетые в черное, сопровождали повозку, показавшуюся ей при лунном свете багрово-красной.
Она была загружена странными предметами: какие-то длинные доски, лестницы непривычной формы, окрашенные в тот же багровый цвет. Повозка направлялась к бастиону Монтревель, то есть к месту казни.
Амели угадала, что это было такое; она упала на колени и невольно вскрикнула.
Фигуры в черном оглянулись на крик; им почудилось, будто одна из статуй на фасаде вышла из ниши и преклонила колени.
Человек в черном, по-видимому начальник, сделал несколько шагов в сторону Амели.
— Не подходите ко мне, сударь! — воскликнула девушка. — Не подходите! Незнакомец покорно вернулся обратно и продолжал свой путь. Повозка скрылась за углом Тюремной улицы, но стук колес по мостовой еще долго отдавался в сердце Амели.
Когда Шарлотта пришла вместе с ризничим, девушка стояла на коленях. Ризничий долго упрямился, не желая отпирать церковь в столь поздний час, но золотая монета и имя мадемуазель де Монтревель смягчили его.
Получив вторую золотую монету, он согласился зажечь свечи в маленькой боковой часовне.
Именно здесь Амели еще девочкой принимала первое причастие.
Когда часовню осветили, Амели встала на колени перед алтарем и попросила оставить ее одну.
В три часа утра перед ее глазами зажглись цветные витражи над престолом Богоматери. Окно выходило на восток, и первый солнечный луч, словно вестник Господа, проник в часовню к Амели.
Мало-помалу город пробуждался. Амели показалось, что уличный шум гораздо громче обычного; вскоре своды церкви задрожали от топота лошадей; эскадрон драгун проскакал по направлению к тюрьме.
Около девяти утра девушка услышала шум и гул голосов; ей почудилось, будто целые толпы устремились в ту же сторону.
Она попыталась сосредоточиться, углубиться в молитву, чтобы не слышать эти далекие, невнятные крики, однако тоскующее сердце подсказывало ей смысл каждого возгласа.
В тюрьме действительно происходили ужасные события, которые стоили того, чтобы народ стекался туда со всей округи.
Когда в девять часов утра папаша Куртуа пошел в камеру, собираясь объявить осужденным, что их кассация отклонена и они должны приготовиться к смерти, он увидел, что все четверо вооружены до зубов.