Он собрал триста человек, захватил городские ворота, оставил там половину своих вояк, а с остальными двинулся к церкви кордельеров, взяв с собой две пушки. Он поставил их напротив церкви и выстрелил наугад. Убийцы тотчас же рассеялись, как стая потревоженных птиц, сбежали кто через окно, кто через ризницу, оставив на ступенях церкви несколько мертвых тел. Журдан и его солдаты перешагнули через трупы и ворвались в дом Божий.
Там уже никого не было, кроме статуи Пресвятой Девы и несчастного Лекюйе, который еще дышал. Когда его спросили, кто его убийца, он назвал не тех, кто его бил, а того, кто приказал его убить.
Человек, отдавший этот приказ, как помнит читатель, был граф де Фарга. Журдан и его сообщники не подумали прикончить умирающего: его агония была лучшим способом разжечь страсти. Они подняли этот полутруп, в котором еще теплилась жизнь, и потащили его. Лекюйе истекал кровью, содрогался и хрипел. Они же вопили:
— Фарга! Фарга! Нам нужен Фарга!
Завидев их, люди разбегались по домам и запирали двери и окна. Через час Журдан и его триста головорезов стали хозяевами города.
Лекюйе испустил дух; но никто не обратил на это внимание. Что за важность! Его агония уже не была нужна.
Наведя ужас на горожан, Журдан, дабы обеспечить своей партии победу, арестовал или приказал арестовать примерно восемьдесят человек, опознанных или предполагаемых убийц Лекюйе и, следовательно, сообщников де Фарга.
Что касается последнего, то он еще не был задержан, но люди были уверены, что это непременно случится, поскольку все городские ворота тщательно охранялись и охранявшие их простолюдины знали графа де Фарга в лицо.
Из восьмидесяти арестованных человек тридцать, возможно, даже не переступали порога церкви, но когда находится удобный повод расправиться со своими врагами, разумно им воспользоваться: такие случаи выпадают редко. Все восемьдесят человек были посажены в башню Ужаса.
В этой башне инквизиция пытала своих узников. Еще сегодня можно видеть на стенах налет жирной сажи от дыма костров, пожиравших человеческие тела. Еще сегодня вам покажут заботливо сохраненные орудия пыток: котел, печь, дыбу, цепи, подземные темницы, даже пожелтевшие кости — там все на месте.
В этой башне, построенной Климентом IV, заперли восемьдесят человек. Но эти восемьдесят человек, запертых в башне Ужаса, создавали немалое затруднение: кто будет их судить? В городе не было никаких законных судов, кроме папских. Не прикончить ли этих несчастных, как сами они расправились с Лекюйе? Мы уже говорили, что добрая треть узников, если не половина, не принимала участия в убийстве, даже не входила в церковь. Единственным выходом было убить их: эту бойню расценили бы как возмездие.
Но для умерщвления восьмидесяти человек требовалось изрядное количество палачей. В одном из залов дворца собрался импровизированный суд Журдана. Секретарем суда был некий Рафель, председателем — полуфранцуз-полуитальянец по имени Барб Савурнен де ла Руа, произносивший речи на местном диалекте, заседателями — три-четыре бедняка, какой-то булочник, какой-то колбасник, ничтожные людишки, чьи имена не сохранились. Они вопили:
— Надо прикончить их всех! Если уцелеет хотя бы один, он станет свидетелем!
Однако недоставало палачей. Во дворе дожидались от силы двадцать человек из числа авиньонских простолюдинов. То были: цирюльник, женский сапожник, починщик обуви, каменщик, столяр. Они были вооружены чем попало: кто саблей, кто штыком, тот — железным брусом, этот — дубиной, обожженной на огне. Все они продрогли под моросившим октябрьским дождем; нелегко было сделать из этих людей убийц!
Но разве дьяволу что-нибудь не по силам? Настаёт час, когда Провидение словно отрекается от участников подобных событий. Тут-то и приходит черед сатаны.
Дьявол лично появился в этом холодном и грязном дворе, приняв образ, вид и обличив местного аптекаря по имени Манд. Он накрыл стол и зажег два фонаря, на столе расставил стаканы, кружки, жбаны и бутылки. Что за адский напиток содержался в этих таинственных сосудах? Об этом никто не знает, но всем известно, какое действие он возымел. Все, кто хлебнул этой дьявольской жидкости, были внезапно охвачены бешеной яростью, ощутили жажду убийства и крови. Оставалось только указать им дверь — и они сами устремились к тюрьме.
Бойня продолжалась всю ночь; всю ночь во мраке слышались крики, стоны, предсмертный хрип. Убивали всех подряд — и мужчин и женщин; это было долгое дело: палачи, как мы уже говорили, были пьяны и вооружены чем попало; но все же они справились со своей задачей. Внутри башни Ужаса с высоты шестидесяти футов одного за другим швыряли убитых и раненых, мертвых и живых, сначала мужчин, затем женщин. В девять часов утра, после двенадцатичасовой бойни, из глубины этого склепа еще доносился чей-то голос:
— Ради Бога! Прикончите меня, я не могу умереть! Один из убийц, оружейник Буфье, наклонился над отверстием башни, другие не решались туда заглянуть.
— Кто там кричит? — спросили его.
— Да это Лами, — отвечал Буфье, разогнувшись.
— Ну, и что же ты увидел на дне? — поинтересовались Убийцы.
— Хорошенькое месиво! — отозвался он, — все вперемешку: мужчины и женщины, попы и смазливые девки — со смеху лопнешь!
Вдруг послышались торжествующие крики, которые смешались со стонами, и десятки уст разом произнесли имя Фарга. К Журдану Головорезу привели графа, только что обнаруженного спрятавшимся в повозке гостиницы «Пале-Рояль». Фарга был полураздет и залит кровью, так что трудно было сказать, не упадет ли он замертво, как только его перестанут держать.
Палачи, которые, казалось, уже устали, просто захмелели. Однако подобно тому как вид вина, по-видимому, придает силу пьянице, запах крови, по-видимому, придает силу убийце.
Все эти душегубы, дремавшие лежа во дворе, при имени Фарга открыли глаза и поднялись.
Граф был жив и получил лишь несколько легких ран; но, как только он очутился посреди этих каннибалов, он понял, что ему не избежать смерти; думая лишь о том, как бы ускорить смерть и сделать ее как можно менее мучительной, он бросился на человека, стоявшего ближе всех от него с обнаженным ножом в руке, и так сильно укусил его за щеку, что тот забыл обо всем на свете и, чтобы избавиться от страшной боли, непроизвольно выбросил руку вперед; нож наткнулся на грудь графа и вонзился в нее по самую рукоятку. Граф упал, не проронив ни звука: он был мертв.
Тогда палачи, которым не удалось поиздеваться над живым человеком, надругались над его трупом: ринулись к убитому, стремясь заполучить кусочки его плоти.
Когда цивилизованные люди ведут себя подобным образом, они мало чем отличаются от дикарей Новой Каледонии, питающихся человеческим мясом.
Убийцы развели костер и бросили в него тело де Фарга; чествование всякого нового бога или новой богини, как видно, не обходится без человеческих жертв, и свобода папского города в один день обрела мученика-патриота в лице Лекюйе и мученика-роялиста в лице Фарга.