— Мы в расчете, — сказал Фалу, — и все же мне следовало бы дать вам сдачи… но нет мелочи, мой капитан.
— Не беда, ты рисковал жизнью ради меня и…
— Рисковал жизнью ради вас? — вскричал Фалу. — А то как же! Я защищал себя, вот и все; хотите поглядеть, как он дрался, этот «бывший»? Глядите!
Фалу достал свою саблю и показал клинок, зазубренный на протяжении двух сантиметров.
— Дрался как черт, уверяю вас! К тому же это не последняя наша встреча; вы вернете мне долг при первом удобном случае, мой капитан, но чтобы я, Фалу, продавал вам коня? Ни за что!
Фалу уже направился к двери, но генерал тоже окликнул его:
— Подойди сюда, храбрец!
Фалу обернулся, вздрогнул от волнения и, подойдя к генералу, отдал ему честь.
— Ты из Франш-Конте? — спросил Пишегрю.
— Отчасти, генерал.
— Из какой части Франш-Конте?
— Из Буссьера.
— У тебя есть родня?
— Старуха-мать, вы это имеете в виду?
— Да… Чем же занимается твоя старая мать?
— Ба! Бедная славная женщина шьет мне рубашки и вяжет чулки.
— На что же она живет?
— На то, что я ей посылаю, но, поскольку Республика обнищала и мне не платят жалованье уже пять месяцев, она, должно быть, бедствует; к счастью, говорят, что скоро с нами рассчитаются благодаря фургону принца де Конде. Принц — молодец! Моя мать будет благословлять его!
— Как! Твоя мать будет благословлять врага Франции?!
— Что она в этом смыслит! Добрый Бог увидит, что она несет чушь.
— Значит, ты отправишь ей свое жалованье?
— О! Я оставлю себе малость, чтобы промочить горло.
— Оставь себе все.
— А как же старуха?
— Я позабочусь о ней.
— Мой генерал, — сказал Фалу, — качая головой, — это непонятно.
— Покажи свою саблю.
Фалу расстегнул портупею и подал свое оружие Пишегрю.
— О, — воскликнул Фалу, — у нее плачевный вид!
— Значит, — промолвил генерал, вынимая саблю из ножен, — она свое отслужила; возьми мою.
С этими словами Пишегрю отстегнул свою саблю и вручил ее Фалу.
— Но, генерал, — сказал егерь, — что же прикажете делать с ней?
— Будешь отражать удары из первой позиции и отвечать колющими ударами.
— Я никогда не посмею пустить ее в ход.
— Значит, у тебя ее отнимут.
— У меня! Едва ли, только через мой труп!
Он поднес рукоятку сабли к губам и поцеловал ее.
— Хорошо; когда почетное оружие, которое я закажу для тебя, прибудет, ты мне ее вернешь.
— Гм! — сказал Фалу, — я предпочел бы также оставить вашу, если вы ею не дорожите, мой генерал.
— Ладно, оставь ее себе, зверь, и брось эти церемонии.
— Друзья! — вскричал Фалу, выбегая из комнаты, — генерал назвал меня зверем! Он подарил мне свою саблю! Да здравствует Республика!
— Ладно, ладно, — послышался чей-то голос в коридоре, — это еще не дает тебе право сбивать с ног друзей, особенно если они явились к генералу в качестве послов.
— Ох! — воскликнул Пишегрю, — что все это значит? Ступай, Шарль, встречай господ послов.
Придя в восторг от того, что ему также дали роль в разыгрывавшемся представлении, Шарль бросился к двери и почти тотчас же вернулся.
— Генерал, — доложил он, — это делегаты эндрского батальона, которые пришли от имени своих товарищей во главе с капралом Фаро.
— Что еще за капрал Фаро?
— Тот, что сражался с волками прошлой ночью.
— Но прошлой ночью он был простым солдатом!
— Ну а теперь, генерал, он стал капралом; правда, у него бумажные нашивки!
— Бумажные нашивки? — воскликнул генерал, нахмурившись.
— Право, я не знаю, — сказал Шарль.
— Пригласи граждан посланцев эндрского батальона. Двое солдат вошли в комнату вслед за Фаро, у которого были бумажные нашивки на рукавах.
— Что это значит? — спросил Пишегрю.
— Мой генерал, — сказал Фаро, поднося руку к киверу, — это делегаты эндрского батальона.
— А! — сказал Пишегрю, — они явились поблагодарить меня от имени батальона за денежное вознаграждение, которое я приказал им выдать…
— Наоборот, генерал, они пришли, чтобы отказаться от него!
— Отказаться! Почему? — спросил Пишегрю.
— Еще бы, мой генерал! — ответил Фаро, дергая шеей характерным, только ему присущим движением, — они говорят, что сражаются ради славы, ради величия Республики, ради защиты прав человека, вот и все! Насчет того, как сии сражались, они говорят, что сделали не больше своих товарищей и, следовательно, не должны иметь больше, чем они. Так, они слышали, — продолжал Фаро, снова дергая шеей (это движение выражало и радостные, и печальные чувства, которые он испытывал), — они слышали, что нужно лишь явиться к гражданину Эстеву, чтобы им выплатили жалованье сполна, — в это они, впрочем, не в силах поверить; если эта невероятная новость не выдумка, генерал, этого им достаточно.
— Значит, — сказал Пишегрю, — они отказываются?
— Да, наотрез, — ответил Фаро.
— А мертвые тоже отказываются? — спросил Пишегрю.
— Кто? — переспросил Фаро.
— Мертвые.
— Мы их не спрашивали, мой генерал.
— Ладно, скажи тем, кто тебя послал, что я не беру назад то, что дал; денежная награда, которую я пожаловал живым, будет отдана отцам и матерям, братьям и сестрам, сыновьям и дочерям убитых; есть ли у вас какие-нибудь возражения?
— Ни малейших, мой генерал.
— Отрадно слышать! Ну, а теперь подойди сюда.
— Я, мой генерал? — спросил Фаро, дергая шеей.
— Да, ты.
— Я здесь, мой генерал.
— Что это за нашивки? — спросил Пишегрю.
— Это мои капральские нашивки, гражданин.
— Почему из бумага?
— У нас не было шерсти.
— Кто же произвел тебя в капралы?
— Мой капитан.
— Как зовут твоего капитана?
— Рене Савари.
— Я его знаю, это мальчишка лет девятнадцати-двадцати.
— И тем не менее он отчаянный рубака, согласитесь, мой генерал.