Они узнали друг друга.
— О! Гражданин Морис, — произнес хрупкий молодой человек с невыразимой печалью в голосе. — Позвольте мне увидеть ее. Я умоляю вас. Вы убьете меня потом!
Мориса а это действительно был он, тронула и восхитила эта беспредельная преданность, несокрушимая воля.
— Вы! — прошептал он. — Вы здесь, безумец!
— Да, я здесь! Но я уже изнемог… О, Боже мой! Она говорит! Позвольте мне увидеть ее! Позвольте ее послушать!
Морис посторонился, и молодой человек прошел в зал. Теперь, поскольку Морис сдерживал толпу, ничто не мешало шевалье видеть происходящее в зале: он вынес столько ударов и толчков ради того, чтобы попасть сюда.
Эта сцена и краткий разговор привлекли внимание судей. Обвиняемая тоже взглянула в их сторону, она заметила и узнала шевалье.
Что-то похожее на дрожь пробежало по телу сидящей в железном кресле королевы.
Допрос проходил под председательством Армана, вел его Фукье-Тэнвилль, защитником королевы был Шово-Лагард.
Все это время Морис оставался неподвижным, в то время как любопытствующие и в зале, и в коридоре уже сменились по нескольку раз.
Шевалье нашел себе опору у колонны. И был также бледен, как колонна, на которую он опирался.
День сменился темной ночью. Несколько свечей, зажженных на судейском столе, несколько ламп вдоль стен зала зловещим красным отблеском освещали благородное лицо королевы, которое было таким прекрасным на сверкающих огнями праздниках в Версале. Она отрешенно отвечала несколькими короткими и высокомерными фразами на вопросы председателя, иногда наклоняясь к своему адвокату, чтобы о чем-то тихо его спросить. Ее бледное лицо хранило свою обычную гордость. На ней было платье с черными разводами, которое Мария-Антуанетта постоянно носила после смерти короля.
Судьи поднялись, чтобы удалиться на совещание: заседание закончилось.
— Я вела себя очень высокомерно, сударь? — спросила она у Шово-Лагарда.
— Ах, сударыня, — ответил он, — вы всегда прекрасны, как бы вы ни говорили.
— Глядите-ка, какая она гордая! — воскликнула женщина из зала. И эти слова как будто ответили на вопрос, который несчастная королева только что задала своему адвокату.
Королева повернула голову в сторону женщины.
— Да, да, — откликнулась женщина, — это я сказала, что ты слишком горда, Антуанетта, и эта гордость погубила тебя.
Королева покраснела.
Шевалье повернулся к женщине, произнесшей эти слова, и тихо заметил:
— Она была королевой.
Морис схватил его за запястье.
— Пойдем, — чуть слышно посоветовал он ему. — Будьте мужественны, не губите себя.
— О! Мсье Морис, — ответил шевалье, — вы — мужчина и знаете, что говорите тоже с мужчиной. Скажите, как вы думаете,
ее могут приговорить к смерти?
— Не думаю, — ответил Морис. — Я в этом уверен.
— Женщину! — с надрывом воскликнул Мезон-Руж.
— Нет, королеву, — ответил Морис. — Вы это только что сказали сами.
Шевалье в свою очередь схватил Мориса за руку с силой, которую невозможно было даже предположить, и заставил его наклониться к себе.
Была половина четвертого утра, в зале уже появились свободные места. И здесь, и там частично погасли лампы, отдельные уголки зала погрузились в темноту. В одном из самых темных и находились Мезон-Руж и Морис, который был готов выслушать все, что ему скажет шевалье.
— Почему вы здесь и что делаете, — спросил шевалье. — У вас же, сударь, вовсе не жестокое сердце.
— Увы! — ответил Морис. — Я здесь лишь для того, чтобы узнать, что случилось с одной несчастной женщиной.
— Вот как, — отозвался Мезон-Руж, — с той, которую муж толкнул в камеру королевы, не так ли? С той, которую арестовали у меня на глазах.
— Женевьеву?
— Да, Женевьеву.
— Значит, Женевьева — узница, принесенная в жертву своим мужем, убитая Диксмером?.. Теперь я понимаю, все понимаю. Шевалье, расскажите мне, как это произошло, скажите, где она, как я могу найти ее? Шевалье… эта женщина, это — моя жизнь, слышите?
— Да, я ее видел, я был там, когда ее арестовали. Я тоже пришел, чтобы помочь королеве бежать! Но наши планы были не согласованы, и вместо того, чтобы выручить, они нанесли вред один другому.
— И вы не спасли Женевьеву, вашу сестру?
— Как я мог? Ее отделяла от меня железная решетка. Если бы вы были там и соединили ваши силы с моими, то проклятая решетка поддалась бы, мы спасли бы их обеих.
— Женевьева! Женевьева! — прошептал Морис.
Потом, с яростью взглянув на Мезон-Ружа, спросил:
— А Диксмер? Что стало с ним?
— Не знаю. Он спасся. И он, и я.
— О! — прошептал Морис, стиснув зубы, — если бы я когда-нибудь его встретил…
— Да, я понимаю, но для Женевьевы еще не все потеряно, — сказал Мезон-Руж, — тогда как здесь, для королевы… Морис, вы сердечный человек, вы могущественны, у вас друзья… Прошу вас, как просят Бога, помогите мне спасти королеву!
— Вы надеетесь?
— Морис, Женевьева умоляет вас моими устами.
— Не произносите этого имени, сударь. Кто знает, может и вы, как Диксмер, тоже пожертвовали бедной женщиной.
— Сударь, — с гордостью ответил шевалье, — я знаю, что когда иду на риск, то жертвую только собой.
Морис хотел что-то сказать, но открылась дверь совещательной комнаты.
— Тише, сударь, — остановил его шевалье, — тише. Судьи идут.
Морис почувствовал, как дрожащая рука Мезон-Ружа, белая и хрупкая, легла на его руку.
— О! — прошептал шевалье. — О! У меня останавливается сердце.
— Мужайтесь и держитесь или вы погибли! — ответил Морис.
Трибунал действительно вернулся и весть о его возвращении распространилась в коридорах и галереях.
Толпа опять повалила в зал и, кажется, даже лампы ожили и в этот решающий и торжественный момент засветились ярче.
Привели королеву: она держалась прямо, высокомерно, взгляд ее был неподвижен, губы сжаты.
Ей зачитали решение суда, приговаривающего ее к смертной казни.
Она выслушала приговор, не побледнев, не нахмурившись, ни один мускул на лице не выдал ее волнение.
Повернувшись к шевалье, она послала ему долгий и выразительный взгляд, словно хотела поблагодарить этого человека, которого всегда воспринимала как олицетворение преданности; затем, опираясь на руку офицера, командовавшего вооруженной охраной, спокойно и достойно покинула зал.
Морис глубоко вздохнул.