Большая сабля, пышные усы, грозный взгляд — все в этом портрете внушало маленькому Кристиану страх; поэтому мальчик, постояв недолго перед картиной, отошел в сторону, скорчив испуганную гримаску, и снова принялся играть с псом.
— Скажите, дитя мое, — обратилась графиня Обиньская к Инженю, — как вы чувствуете себя сегодня?
— Я немного устала, сударыня. Вчера мы с Кристианом совершили долгую прогулку верхом.
— А ездить на лошади для нее становится утомительным! — с улыбкой заметил Кристиан, взглядом показывая матери, что контуры еще недавно такой тонкой талии Инженю начали расплываться и округляться, чтобы дать маленькому Кристиану товарища по играм.
— Такая трогательная, бледная и усталая, Инженю напоминает мне несчастную королеву Франции Марию Антуанетту, — сказала графиня, — эту бедную жертву чудовищ, от которых мы сумели избавиться!
— Вы правы, — согласился Кристиан, улыбаясь той счастливой улыбкой обладания, которого у него ничто не сможет отнять, — у королевы действительно такая же легкая походка и такая же гибкая талия; правда, если бы ее талия округлилась, как у нашей маленькой графини, то весь этот заискивающий двор ликовал бы от радости и любви к ней.
— Увы! — вздохнула графиня. — Эта любовь и эта радость, наверное, закончатся для нее на ужасном эшафоте, уже обагренном кровью ее супруга! А для ее детей, которых она выносила в своем чреве, — заточением в тюрьму, более жестоким, чем смерть!.. Да, кстати, — сказал графиня, повернувшись к молодой женщине. — Мне кажется, Инженю, что вчера вы ждали новостей от вашего отца или ждете их сегодня…
— Сударыня, я получила их вчера, когда вернулась с охоты, но вы уезжали в город, — ответила Инженю. — Только утром, когда вы встали, мне могла бы представиться возможность сообщить их вам, но вы были заняты собственной корреспонденцией, и я не решилась вас беспокоить.
— Напрасно… Как он поживает?
— Благодарю вас, сударыня, очень хорошо…
— И по-прежнему отказывается переезжать к нам, хотя мы постарались бы создать ему приятную жизнь в нашей глуши?
— Замечательный человек! — воскликнул Кристиан.
— Сударыня, мой старый отец привык к парижской жизни, он любит улицы, свет, городскую суету. Он со всепоглощающим интересом следит за событиями во Франции и использует свои наблюдения как материал, создавая историю человеческих страстей.
— Значит, он продолжает писать?
— А что ему остается делать, сударыня! Это его страсть.
— Насколько я понимаю, длительная страсть.
— Вечная!
— Значит, нет надежды, что однажды мы его увидим здесь?
— Я не думаю, сударыня. Вы сами убедитесь в этом, если позволите мне прочитать вам пассаж из его письма.
— Извольте, дитя мое.
Инженю достала из-за корсажа письмо, развернула его и прочла:
«Милая Инженю, я заказал твой портрет моему другу г-ну Грёзу, и этот портрет стал лучшим моим обществом. Среди тигров и волков этот кроткий образ представляется мне милостью Провидения.
Сейчас наблюдать Париж поразительно интересно: ничто не сравнится с ужасом, который он внушает, и с величием зрелищ, которые он представляет.
В прошлые дни, если на улице плакала девушка, люди вспоминали гравюру «Разбитый кувшин», улыбались прекрасной плакальщице и проходили мимо.
Сегодня, когда видишь на лице печаль и бледность, то объяснение этой бледности и этой печали получаешь в четыре часа, идя по предместью Сент-Антуан, а лучше по улице Сент-Оноре, ибо сегодня казнят в двух местах, подобно тому, как раньше, при монархии, в двух местах устраивали фейерверки.
Впрочем, я выступаю против всех и прохожу среди этих мучеников и этих палачей, удивляясь, что не попал в число первых, и радуясь, что не принадлежу ко вторым.
Я думал, дорогая моя Инженю, что эта революция приведет к царству философии и свободы, но пока она привела только к свободе без всякой философии и литературы.
Передай госпоже графине и господину графу, что я признателен за их добрые пожелания в мой адрес и что я живу здесь довольно тихо в общении с моими друзьями.
Ревельону покровительствует генерал Сантер.
Покинуть Париж, то есть расстаться со всеми моими привычками, для меня означало бы смерть. Надеюсь, что скоро умру, ведь сегодня так много поводов принять смерть со славой; и все-таки я нахожу жизнь вполне терпимой каждый раз, когда смотрю на твой портрет».
На этом Инженю прервала чтение.
— Несчастная страна эта Франция! — вздохнула графиня. — Здесь мы более счастливы, дети мои. Правда?
— О! — воскликнул Кристиан. — Мы счастливы, как избранники Богов среди ангелов!
Инженю обняла мужа за шею своими красивыми белыми руками, потом с влажными от слез глазами поцеловала графиню.
В этот момент вошел слуга.
Он принес на серебряном подносе две или три газеты и письма.
Взяв газеты, графиня передала их сыну, а сама принялась вскрывать письма.
Маленький Кристиан снова подошел к портрету своего предка и рассерженно посмотрел на него:
— Бабушка, но почему дед пугает меня? Я хочу, чтобы меня от него защитили!
Никто его не слышал.
Он окинул глазами портреты.
— Отец бабушки пугает меня, — повторил он. — Где же отец папы, чтобы защитить своего внука?
Когда мальчик произносил эти слова, Кристиан вскрикнул от удивления, что заставило обеих женщин повернуться в его сторону.
— Что случилось? — спросили они.
— О! Вот новость, которая не должна бы меня удивлять, — ответил он, — ибо она доказывает, что в этой несчастной Франции осталось несколько честных сердец и несколько твердых рук.
— Но что это за новость?
— Послушайте, — ответил Кристиан и прочел:
«Сегодня, 13 июля 1793 года, в своей ванной был убит депутат Марат; он умер, не сказав ни слова. Подробности в завтрашнем номере».
Услышав имя Марата, графиня Обиньская побледнела; но вскоре ее тонкие губы разжались, чтобы скривиться в злой усмешке.
— Марат? — спросила Инженю. — О, как хорошо! Это было чудовище в облике человеческом!
— Даже хуже! — прошептала графиня. — Но газета в следующем номере обещала подробности. Кристиан, у вас есть этот номер?
— Конечно.
Он раскрыл одну из двух оставшихся у него газет и прочел:
«Депутат Марат был убит девушкой из Кана по имени Шарлотта Корде. Сегодня ее казнили, но она погибла героически…»
— Шарлотта Корде! — вскричала Инженю. — Вы сказали Шарлотта Корде?