— Почему вы спрашиваете об этом меня? — ответил вопросом Ретиф.
— Но кого, черт возьми, я должен спрашивать, ведь вы сказали, что были там, — простодушно возразил Сантер.
Ретифа начинал сильно смущать тот оборот, который принимал разговор, и тот интерес, что проявляли к нему все присутствующие.
— Ах! — вздохнула одна из дочерей Ревельона. — Вы говорите, что были жертвы и среди порядочных людей?
— Да, черт побери! Почему нет? — вскричал Сантер. — Пули слепы, и доказательство тому, что среди жертв называют…
Ретиф сильно закашлялся.
— … прежде всего одну президентшу: пуля сразила ее наповал, — продолжал Сантер.
— Бедная женщина! — воскликнула мадемуазель Ревельон.
— Называют и оптового торговца сукном с улицы Бурдонне…
Ретиф вздохнул.
— Называют еще…
— … многих, многих порядочных людей! — поспешно заключил Ретиф.
Но Сантер был не тем человеком, который позволяет оборвать свою речь.
— Говорят, — воскликнул он громким голосом, чтобы заглушить сухой, упрямый кашель Ретифа, — говорят, даже аристократы пострадали!
— Правда?
— Например, чей-то паж…
Ретиф стал до смешного красным; Инженю пугающе побледнела и пролепетала:
— Паж?
— Да, да, паж, — подтвердил Сантер, — да к тому же господина графа д'Артуа.
— Извините, господина графа Прованского! — поспешил исправить Ретиф, заглушая своими словами слабый вскрик дочери.
— Мне говорили что графа д'Артуа, — упорствовал Сантер.
— Меня уверяли, что графа Прованского, — настаивал огорченный Ретиф с огромным усилием мужества, которое он черпал в бледности Инженю, ловившей, затаив дыхание, каждое слово собеседников и готовой либо упасть в обморок, либо снова ожить, в зависимости от того, кто из спорщиков окажется более убедительным.
— Неважно кто, граф д'Артуа или граф Прованский, — наконец сказал Сантер. — Как бы то ни было, но этот юный паж все-таки немного аристократ.
— Ну и ну! — вскричал Ревельон. — Ретиф говорит о графе Прованском, Сантер о графе д'Артуа; вы прекрасно понимаете, что они не согласны друг с другом… А есть ли вообще уверенность, что это был паж?
— Вот именно! Ведь в этом никак нельзя быть вполне уверенным, — согласился Ретиф, приободренный той неожиданной поддержкой, что ему оказали.
— О, черт возьми, прекратите, господа! — вскричал Сантер. — Это паж, и паж настоящий.
— Хорошо, но как вы это узнали? — поинтересовался Ревельон.
— Да, как? — повторил Ретиф, цепляющийся за каждую соломинку, словно утопающий.
— Как? Да очень просто: его лечит мой друг Марат; пажа принесли в конюшни д'Артуа, и Марат, исполненный человеколюбия, даже уступил ему свою комнату.
— Вам что, сказал об этом сам господин Марат? — осведомился Ревельон. Что касается Ретифа, то он больше не осмеливался рта раскрыть.
— Нет, — ответил Сантер, — истина прежде всего! Нет, об этом мне рассказал не Марат, а Дантон, слышавший обо всем из уст самого Марата.
— Кто этот Дантон?
— Адвокат при королевских советах… Вы ведь не станете называть его сволочью, хотя он и патриот.
— Ну, что ж, если один паж ранен, — заметил Ретиф, который, делая вид, будто хочет вставить в разговор словечко, отвечал своей дочери, а не Сантеру. — В Париже больше сотни пажей!
Но Инженю не слышала отца.
— Ранен! — шептала она. — Он только ранен!
И она с облегчением вздохнула; правда, ее щеки сохранили остаток той бледности, которая на мгновение покрыла их и не ускользнула от девиц Ревельон — ведь девушки все замечают.
— Поэтому вы понимаете, — продолжал Сантер, — что не надо приходить сюда и убеждать нас, будто они хорошо сделали, стреляя в народ, ибо одно из двух: или вы аристократ, но тогда вы видите, что многие из них пострадали, или вы патриот, и тогда несомненно, какие большие опустошения произошли в наших рядах!
Дилемма была столь убедительной, что Ревельон промолчал; поэтому спор показался законченным; но из страха, что этого не случится, Ретиф поспешил сменить тему разговора, направив его по другому руслу:
— Дорогой господин Ревельон, все-таки необходимо сказать, для чего я к вам пришел.
— Надеюсь, что, как всегда, — ответил торговец обоями, — навестить нас и остаться с нами поужинать.
— Нет; сегодня мой приход преследует особую цель: я пришел просить вас об одном одолжении.
— Каком именно?
— Вы знаете о гнусной западне, чьими жертвами наверняка оказались бы моя дочь и я, если бы не помощь ваших храбрых рабочих.
— Да, конечно, черт возьми! Мои рабочие даже крепко отделали одного из тех порочных аристократов, о которых вы только что нам говорили, дорогой мой Сантер… Поэтому расскажите об этом соседу, Ретиф.
Ретиф ничего другого и не просил; он поведал эту историю со всеми прикрасами, какие могло прибавить воображение романиста.
Рассказ живо заинтересовал Сантера.
— Браво! — вскричал он, выслушав перечисление тех ударов, что посыпались на нападавших. — Прекрасно! Да уж, если за дело берется народ, то бьет он больно!
— И чем же все это закончилось? — спросил Ревельон. — Вас беспокоят? Господин граф д'Артуа предпринимает что-нибудь?
— Нет, — ответил Ретиф, — наоборот, кое-что предпринять пытается виновный.
— Значит, если он суетится, — громко смеясь, заметил Сантер, — я знаю лишь одно средство: надо его добить!
— Бесполезно, — ответил Ретиф.
— Почему бесполезно?
— Это ни к чему, он раскаивается и со всеми пожитками переходит на нашу сторону.
И тут Ретиф, как и в первый раз, подробно рассказал об отречении Оже от его прежних взглядов.
Его выслушали в исполненной сочувствия тишине; в то время это уже было немало — преданность такого человека, как Оже, народу, особенно если к его достоинствам верного человека прибавлялось звание перебежчика.
Сантер ликовал от радости.
— Вот это, черт возьми, честный малый! — восклицал он. — Какое раскаяние! Как глубоко искупает он свою вину! И в какую ярость придет граф, когда узнает об этом!
— Об этом я предоставляю судить вам, — сказал Ретиф.
— Но дело не в этом, надо, чтобы этот честный малый был вознагражден, — продолжал Сантер. — Как вы его назвали?
— Оже, господин Сантер.