Book.

Конечно, такое зрелище могло приковать внимание солдата, стоявшего в дозоре над въездными воротами замка Уорк; молодой человек был в полных боевых доспехах, но шлем снял и положил у ног; тем не менее на него, казалось, не производило никакого впечатления все, что он видел перед собой; он был так погружен в свои мысли, что не заметил, как женщина — правда, по невесомости походки ее можно было бы принять за тень — по внутренней лестнице вышла на смотровую площадку и приблизилась к нему. Но, остановившись в нескольких шагах, она, словно боясь идти дальше, замерла, прислонившись к стене. Она уже несколько минут стояла в этой позе, когда с другого крыла замка послышался окрик часового и, передаваясь от дозорного к дозорному, достиг наконец молодого человека; обернувшись в другую сторону, чтобы окликнуть соседнего часового, он заметил совсем близко белый силуэт женщины, неподвижной и безмолвной, как статуя. Караульный отклик так и не сорвался с его губ; он хотел было подойти к той, кого никак не ожидал увидеть рядом, но сдержал свой порыв, прикованный к месту тем чувством, которое сторонний наблюдатель мог бы принять за почтение. В этот миг дозорный, убедившись, что не получил ответа, прокричал вторично, еще громче. Казалось, молодой человек пересилил самого себя и явно изменившимся голосом повторил ночной предостерегающий крик; ослабевая по мере отдаления, он угас в том месте, откуда раздался.

— Прекрасно, сеньор мой, — произнесло тут белое видение, приближаясь к бакалавру, — вижу, вы исправно несете стражу и мы в полной безопасности. А то я уже засомневалась в этом, убедившись, что можно незаметно подойти к вам совсем близко.

— Да, я не прощу себе, графиня, — ответил молодой человек, — не только то, что не услышал вас — вы ступаете по земле легче, чем в небе скользят облака, плывущие из Шотландии, — но и не угадал вашего присутствия: я не думал, что мое сердце столь глухо!

— Но почему, любезный мой племянник, вы не появились на ужине, данном мною в честь наших славных рыцарей? — с улыбкой спросила графиня. — Мне кажется, после таких тягостных трудов вы не можете жаловаться на аппетит.

— Потому что я не хотел никому поручать заботу об охране вверенного мне сокровища, графиня. Разве я мог бы найти миг покоя, если бы меня не было здесь?

— А я думаю, Уильям, — с улыбкой продолжала Аликс, — что вы наложили на себя наказание, чтобы искупить ваше легкомыслие, из-за которого нам теперь приходится иметь дело с целой армией. Если в этом истинная причина, лишающая нас вашего общества, то я нахожу наказание, возложенное вами на себя, вполне заслуженным, чтобы хоть чем-либо ослабить его суровость. Однако, поскольку нам необходим на совете ваш благоразумный опыт, поставьте другого дозорного на ваше место. Вы смените его после того, как выскажете нам ваше мнение.

— Но что обсуждают на совете? — воскликнул Уильям. — Надеюсь, речь идет не о том, чтобы сдаться? Пусть они не забывают, что я сейчас комендант замка и, следовательно, в этой крепости решаю все военные вопросы, пока отсутствует мой дядя граф Солсбери.

— Бог мой! Ну кто говорит вам о капитуляции, сэр комендант?! Успокойтесь, здесь никто даже не помышляет об этом, и храбрость, что я проявила сегодня во время штурма, мне кажется, избавляет меня от подобных подозрений.

— О да, вы правы, — сказал Уильям, сложив руки, словно перед изображением святой. — Вы отважны, благородны и прекрасны, словно валькирия! Эти дочери Одина, как поют об этом саксонские барды, обходят поля сражений и уносят в Вальхаллу души погибших воинов.

— Пусть так, но, в отличие от них, у меня нет белой кобылицы, из чьих ноздрей пышет огонь, наводя страх, и золотого копья, что сметает все преграды. Поэтому, сколь бы я ни была спокойной или казалась такой другим, при вас, Уильям, я перестану притворяться и сброшу маску надежды, чтобы вы могли видеть всю мою тревогу. Сосчитайте, если можете, сколько тысяч солдат в армии, что нас окружила, посмотрите, какими грозными приготовлениями она занята, а после этого взгляните на нас: пересчитайте наших защитников и взвесьте наши возможности обороны! Уильям, было бы неосторожно рассчитывать лишь на собственные силы.

— С Божьей помощью, однако, необходимо, чтобы их оказалось достаточно, графиня, — горделиво ответил Уильям, — и я полагаю, что два-три таких приступа, как сегодняшний, отобьют у наших врагов, сколь бы много их ни было, не только надежду захватить нашу крепость, но и желание сделать это. Послушайте, вы только что предложили мне пересчитать живых, а я предлагаю вам попробовать сосчитать мертвых.

И действительно, в эту секунду со стен замка была пущена горящая стрела; она воткнулась в середину усеянного трупами поля битвы, что простиралось от крепостного вала до передней линии лагеря шотландцев. Аликс проводила глазами этот смертоносный метеор: упав на землю, он продолжал гореть, освещая довольно большой круг. На ближайшем от лагеря краю круга благодаря свету стрелы можно было разглядеть человека, переходившего от трупа к трупу, будто пытаясь опознать кого-то; наконец он опустился на колени перед одним из мертвецов и приподнял его голову. В ту же секунду в воздухе послышался свист и раздался крик; человек вскочил, как будто хотел убежать, но тут же рухнул рядом с тем, кого, вероятно, искал. Вслед за этим горящая стрела погасла, все погрузилось во тьму; из темноты донеслись стоны, потом они стихли, как угас свет, и вокруг воцарилась тишина.

В этот миг Уильям почувствовал, как на его руку оперлась слабеющая графиня, и он повернулся к ней, весь дрожа: ведь даже сквозь кольчугу рука графини обжигала его; ноги Аликс подкосились, и казалось, что она сейчас потеряет сознание, но Уильям поддержал ее.

— Бог мой! — вздохнула Аликс, проведя ладонью по лбу. — Как это ужасно — поле битвы! Днем не так страшно. Вы знаете, как храбро и мужественно я держалась. Так вот! Все эти люди, которые, как я видела, падали посреди шума и кровавой бойни, все эти предсмертные крики, что я слышала, волновали меня менее мучительно, нежели падение этого несчастного, разыскивавшего тело отца, сына или друга, чтобы отдать ему священный долг погребения, и стон, что он испустил, умирая. О, прислушайтесь, прошу вас! Разве вам еще не слышатся стенания?

— Да, вы правы, графиня, — ответил Уильям. — Много воинов, которых вы видите на окровавленном ложе битвы, еще не отдали Богу душу и кончаются в муках. Но они солдаты и должны умирать именно так.

— О! Для воина легко пасть посреди грохота битвы, на глазах братьев по оружию и командиров, под звон труб, возвещающих победу. Но медленно, в муках умирать вдали от тех, кого любишь и кто любит тебя, в ночи, такой темной, что даже око Господне, похоже, ничего не разглядит в кромешной тьме, умирать, вгрызаясь зубами и разрывая руками чужую землю, политую собственной кровью… О Боже, так умирают отцеубийцы, еретики или проклятые Господом! Но когда подумаешь, что в мире существует нечто гораздо более страшное, чем подобная смерть… О, Уильям, тогда позволено потерять мужество, дрожать и трепетать от ужаса!