Когда протестующие начали кричать на строительных рабочих, а строительные рабочие начали швырять в протестующих огрызки фруктов из своих обеденных бидончиков, вмешалась полиция. Указывая на отсутствие разрешения (легавые в Дерри, видимо, никогда не слышали о праве американцев собираться в мирных целях), они окружили ребят и доставили их в участок на Уичем-стрит. Там их сразу отпустили. “Мы просто хотели оградить их от неприятной ситуации, — процитировал репортер слова одного полицейского. — Если они вернутся туда, так, значит, они даже дурее, чем кажутся”.
Фото, в сущности, мало отличалось от снятого у Восточного корпуса во время демонстрации против “Коулмен кемикалс”. И на этом снимке полицейские уводили студентов, а строительные рабочие (год спустя им будет разрешено прикреплять к каскам миниатюрные американские флажки) ухмылялись, издевательски жестикулировали и грозили кулаками. Один полицейский был запечатлен в тот момент, когда он готовился ухватить Кэрол за плечо; стоящий позади нее Нат, видимо, не привлек их внимания. Двое полицейских уводили Стоука Джонса — он был спиной к камере, но в костылях ошибиться было нельзя, А если для опознания требовалось еще что-то, то вполне было достаточно нарисованного от руки следка воробья на спине его шинели.
— Поглядите-ка на этого мудака безмозглого! — прокукарекал Ронни (Ронни, заваливший два из четырех последних зачетов, конечно, имел право обзывать других безмозглыми мудаками). — Будто не мог найти занятия поинтересней.
Скип пропустил его слова мимо ушей. Как и я. На нас фанфаронство Ронни перестало производить впечатление, на какую бы тему он ни распространялся. Нас заворожила Кэрол.., и Нат Хоппенстенд позади нее, глядящий, как полицейские уводят дем??нстрантов. Нат, такой же аккуратный, как всегда, в гарвардской рубашке, в джинсах с отворотами и острыми складками. Нат, стоящий совсем близко от ухмыляющихся, грозящих кулаками строительных рабочих, но абсолютно ими игнорируемый. Игнорируемый и полицейскими. Ни те ни другие не знали, что мой сосед по комнате недавно стал поклонником крамольного мистера Фила Окса.
Я ускользнул к телефонной будке и позвонил на второй этаж Франклин-Холла. Кто-то в их гостиной снял трубку, а когда я попросил Кэрол, девушка сказала, что Кэрол там нет — она пошла в библиотеку заниматься с Либби Секстон.
— Это ведь Пит?
— Угу, — сказал я.
— Тебе записка. Она прилепила ее к стеклу. — (Обычай в общежитиях того времени.) — Пишет, что позвонит тебе попозже.
— Ладно. Спасибо.
Скип перед телефонной будкой нетерпеливо махал мне. И мы пошли по коридору повидать Нага, хотя и знали, что потеряем места за карточными столами. Однако на этот раз любопытство возобладало над манией.
Когда мы показали Нату газету и начали расспрашивать про вчерашнюю демонстрацию, выражение его лица почти не изменилось, но все равно я почувствовал, что ему не по себе, а может быть, и очень скверно. Но почему? Все ведь как-никак кончилось хорошо: никто не был арестован, а в газете ни единой фамилии.
Я уже решил, что слишком вольно истолковал его обычную невозмутимость, но тут Скип спросил:
— Чего ты нос повесил?
В голосе у него прозвучало грубоватое сочувствие. Нижняя губа Ната задрожала, потом Нат се закусил, протянул руку над аккуратной поверхностью своего стола (поверхность моего уже скрывали двенадцать слоев всякого хлама) и вытащил бумажный носовой платок из коробки рядом с проигрывателем. Он долго и старательно сморкался. А когда кончил сморкаться, то уже снова полностью собой овладел, но я видел печальную растерянность у него в глазах. Какую-то мою часть — подлую часть — это обрадовало. Приятно было убедиться, что не обязательно помешаться на “червях”, чтобы столкнуться с трудностями. Человеческая натура прячет в себе много дерьма.
— Я поехал туда со Стоуком, Гарри Суидорски и другими ребятами, — сказал Нат.
— А Кэрол была с тобой? Нат покачал головой.
— Она, по-моему, была в компании Джорджа Гилмена. Мы туда поехали на пяти машинах. (Я впервые услышал про Джорджа Гилмена, но это не помешало мне послать в него стрелу злобной ревности.) Гарри и Стоук — члены комитета сопротивления. И Гилмен тоже. Во всяком случае, мы…
— Комитет сопротивления? — спросил Скип. — Это еще что такое?
— Клуб, — сказал Нат и вздохнул. — Они считают, что не просто клуб, особенно Гарри и Джордж, они очень горячие головы. Но это все-таки просто клуб вроде “Маски Мэна” или клуба здоровья, Нат сказал, что сам он поехал, поскольку был вторник, а днем во вторник у него занятий нет. Никто не отдавал распоряжений, никто не предлагал подписаться под клятвой верности, не раздавал даже листов для сбора подписей. Никто не настаивал на демонстрации, и полностью отсутствовал тот дух, воплощенный в ношении военных беретов, который позже проник в движение против войны. Кэрол и ребята ее компании, если верить Нату, смеялись и хлопали друг друга плакатами, когда выезжали с автостоянки у гимнастического зала. (Смеялась. Смеялась с Джорджем Гилменом. Я метнул еще одну ядовитую стрелу ревности.) Когда они приехали к федеральному управлению, одни стали маршировать по кругу пред отделом службы, а другие не стали, Нат был среди тех, кто просто стоял. Когда он сказал нам это, его обычно невозмутимое лицо вновь на миг сморщилось в еще одном кратком приступе чего-то, что у менее уравновешенного юноши могло бы оказаться подлинным отчаянием, — Я собирался участвовать в демонстрации вместе с ними, — сказал он. — Всю дорогу только об этом и думал. До того здорово было! Мы вшестером еле втиснулись в “сааб” Гарри Суидорски. Так здорово! Хантер Макфейл.., вы его знаете?
Мы со Скипом мотнули головами. По-моему, мы оба были ошарашены, узнав, что владелец “Познакомьтесь с Трини Лопес” и “Диана Рени поет военно-морские блюзы” все это время вел вторую тайную жизнь, включающую связи с людьми, привлекающими внимание и полиции, и газетных репортеров.
— Он вместе с Джорджем Гилменом организовал комитет. Ну так Хантер держал костыли Стоука за окном, потому что нам не удалось втиснуть их внутрь, и мы пели “Больше я не марширую” и говорили, что, может, нам и правда удастся помешать войне, если нас будет много и мы сплотимся… То есть обо всем таком говорили мы все, кроме Стоука. Он всегда больше молчит.
Вот так, подумал я. Даже с ними он больше молчит.., кроме, предположительно, тех случаев, когда считает нужным выступить с маленькой проповедью об убедительности. Только Нат думал не о Стоуке, Нат думал о Нате. Угрюмо размышлял над необъяснимым отказом его ног отнести его сердце туда, куда оно явно стремилось.
— Всю дорогу я думал; “буду маршировать с ними, буду маршировать с ними, потому что это правое дело”.., то есть я думаю, что оно правое.., а если кто-то на меня замахнется, я не окажу сопротивления, ну, как ребята, бастующие в столовой. И они победили — может, и мы победим. — Он посмотрел на нас. — То есть я хочу сказать, что у меня никаких сомнений не было. Понимаете?