— Таким образом, — подытожил Самуил, — твой главный упрек ей состоит в том, что она живая?
— Да, — отвечал Юлиус. — Я люблю только ту, мертвую.
— Ты зол на нее, что она живая? — настойчиво повторил Самуил. — Обижен на статую за то, что в ней есть душа? А что если эта душа, за которую ты готов ее упрекать, полна тобой? Что, если одним тобой она и жива?
— Что ты хочешь сказать? — спросил Юлиус.
— Я хочу сказать, что она любит тебя!
— Любит? Меня?
— Да, и ревнует к принцессе! — продолжал Самуил, нанося решающий удар и зорко следя за впечатлением, произведенным на Юлиуса подобным откровением. — Ну что? Тебя это вовсе не трогает?
— Меня это ужасает, — заявил Юлиус.
— Как так? — воскликнул обескураженный Самуил.
— Мне не хватало только быть любимым женщиной вроде Олимпии. Мой бедный друг, да посмотри же на меня хорошенько. Я слишком устал, слишком печален и разочарован, чтобы не бояться страстей. Все, что мне теперь нужно, это покой и забвение. Боже мой, ну чего ты от меня хочешь! Чтобы я женился на ревнивой, порывистой, волевой женщине?
Самуил проницательно заглянул ему в глаза.
— Так ты любишь принцессу? — спросил он с тревогой. — Ты, чего доброго, задумал ее взять в жены?
— Я никогда более не женюсь, никто, кроме Христианы, не мог бы носить мое имя. Лишь та могла бы его получить, которая являла бы собой ее совершенный образ. У Олимпии ее лицо, но совсем другая душа. Стало быть, это имя не для нее. Что до принцессы, то ее внезапный приезд меня удивил и раздосадовал. Мне ничего от нее не нужно, я ее не люблю и не боюсь. Она может сделать так, что меня отзовут отсюда. Но моя карьера меня не слишком заботит. Я достаточно богат, чтобы ни в ком не нуждаться, а в ремесле посла нет ничего особенно занимательного. Надо, подобно тебе, никогда не быть им прежде, чтобы хотеть им стать. Поэтому ничто не вынуждает меня обхаживать принцессу, кроме разве отвращения к откровенному разрыву, влекущему за собой вражду и душераздирающие драмы. Я сохраняю эту связь не из любви, а из равнодушия.
Такая апатия привела Самуила в ужас.
— Ну нет, — сказал он, — долг велит мне тебя встряхнуть. Ты засыпаешь в снегу. Это верная смерть.
— Тем лучше, — обронил Юлиус.
— Но я, — возразил Самуил, — я-то не могу потворствовать самоубийству. Ну же, проснись. Навести Олимпию. Право, она никогда не была так хороша…
— Мне-то что за дело?
— Никогда еще она так не напоминала Христиану.
— Тогда тем более мне не следует видеться с ней. Я снова подпаду под обаяние этого наружного сходства, а назавтра действительность вступит в свои права и заставит меня расплачиваться за минутный самообман.
— В таком случае зачем ты пришел сюда сегодня?
— Чтобы встретиться с тобой, — отвечал Юлиус. — Ты не забыл, что на этот вечер назначено третье заседание вашей венты, на которую ты меня водил уже два раза?
— Еще слишком рано, — напомнил Самуил. — Заседание начнется не раньше полуночи. Мы отправимся туда после спектакля.
— Давай уедем сейчас же, — настаивал Юлиус. — Проведем время там, где тебе угодно, но здесь я не хочу задерживаться, на то есть причина.
— Какая?
— Принцесса сегодня вечером намеревается, покинув раут у баденского посланника, прибыть сюда к последнему акту «Немой». Она позаботилась о том, чтобы мне сообщили, что она будет в посольской ложе. Таким образом, если я вовремя отсюда не уйду, мне придется составить ей компанию. Поспешим же.
— Значит, политика тебе милее принцессы? — заметил Самуил, стараясь нащупать в нем хоть какое-то живое пристрастие.
— Да, — кивнул Юлиус. — Но только потому, что при той политике, какой мы с тобою занимаемся, мы рискуем головой.
«Мертвец! — с глухой яростью подумал Самуил. — Тогда чего ради мне таскать этот труп за собой, если он еще и не желает идти туда, куда я хочу?»
Он сделал последнее усилие, попытавшись убедить Юлиуса войти в зрительный зал хоть на минуту, чтобы перед уходом ради простой учтивости сказать пару слов Олимпии. Но и это оказалось невозможным.
— Не тревожь ты меня, — взмолился Юлиус. — Весь этот шум и яркий свет меня ужасно утомляют. Никогда не понимал, какое удовольствие можно находить в том, что ослепляет и оглушает. Я не испытываю ни малейшего стремления стать глухим и слепым.
Еще на что-то надеясь, Самуил сказал:
— Лотарио хотел тебе что-то сообщить.
— Сообщит завтра утром, — отмахнулся Юлиус.
— Он будет беспокоиться, не зная, куда ты пропал.
— Я передам ему через ливрейного лакея, что был вынужден удалиться и прошу его сопровождать принцессу вместо меня. Ну же, идем.
— Хорошо, пойдем, — согласился Самуил.
Они спустились по лестнице, миновали вестибюль и только хотели открыть наружную дверь, как она сама отворилась.
Вошла дама, высокая, с жестким взглядом голубых глаз, с роскошными белокурыми волосами, прекрасная, сияющая, надменная.
Она опиралась на руку старика, чьи черты выдавали безнадежную посредственность; то был баденский посланник.
— Видишь! А все твои проволочки! — раздраженно прошипел Юлиус на ухо Самуилу.
Принцесса направилась прямо к Юлиусу:
— Что такое, господин граф? Вы уходите?
Он залепетал:
— Уже так поздно… Я думал, что вас задержали и вы не придете.
— А между тем я здесь. Вашу руку.
И, бесцеремонно оставив баденского посланника вместе с его рукой, она оперлась на руку Юлиуса. Потом, оглянувшись на старца, имевшего довольно жалкий вид, она промолвила:
— Вы позволите, не правда ли?
Юлиус бросил на Самуила взгляд жертвы, неохотно покорившейся своей участи.
— Так что, поднимемся наверх? — сказала принцесса.
— Сию минуту, сударыня, — отвечал Юлиус и, повернувшись к Самуилу, шепнул:
— Раз так, встретимся в полночь. Я присоединюсь к тебе.
И он об руку с принцессой стал подниматься по лестнице. Баденский посланник шел рядом с ними.
Поколебавшись с минуту, Самуил тоже решил вернуться.
На свой балкон он вышел в то же мгновение, когда принцесса с Юлиусом показались в посольской ложе.
Принцесса по обычаю красивых женщин, являющихся на представление во время действия, не преминула мимоходом опрокинуть несколько кресел. Тотчас вся публика повернулась в ее сторону, все лорнеты нацелились на эту даму, величавую, как Диана, с волосами, сверкающими, словно само солнце.
Олимпия, подобно остальным, тоже оглянулась.
Увидев Юлиуса рядом с этой женщиной, она побледнела и быстро поднесла свой букет к лицу, спеша скрыть охватившее ее смятение.