Бесконечно так продолжаться не могло.

Однажды в компании молодых господ и прекрасных дам льежские епископы всегда были галантны! — монсеньер охотился возле Франшимона. Несмотря на прекрасное общество — а может, именно из-за этого! — он пребывал в прескверном настроении.

Основания для этого у него были.

Дело в том, что его собаки дважды потеряли добычу: сначала — оленя, а затем косулю.

Прелат, пообещавший своей компании захватывающее зрелище погони, был разъярен.

Он уже развернул свою лошадь в сторону замка, как вдруг великолепный олень-семилетка перебежал дорогу приунывшим охотникам.

— Монсеньер! — крикнула одна из дам, похлопывая по шее испуганную зверем лошадь. — Похоже, это тот, кого мы гнали!

— Клянусь святым Губертом, сударыня! — ответил епископ. — Вы не только отличная наездница, поскольку другая на вашем месте уже выпала бы из седла, но и великолепная охотница!.. Шампань, посмотрите-ка, не наш ли это олень, в самом деле!

Доезжачий, который в это время собирал свору, подозвал товарища, передал ему поводки собак и склонился над следом.

— Ей-богу, монсеньер! Это он! Епископ вдруг прислушался.

— Похоже, его кто-то уже гонит?

Ветер действительно доносил отдаленный лай.

— Это, должно быть, брешет какая-нибудь потерявшаяся собака.

— Вовсе нет, — ответил епископ. — Это лай собак, идущих по следу. Да-да! Именно так!

Объездчики прислушались и переглянулись.

— Ну что? — задал вопрос Его Преосвященство.

— Вы правы, монсеньер! Это лай собак, преследующих зверя.

— Тогда что это за собаки? — спросил епископ, побледнев от гнева.

Все молчали.

Не слыша ответа, тот продолжил:

— В таком случае, я хотел бы знать, кто осмелился охотиться в моих владениях?.. Впрочем, скоро мы и так это узнаем. Где прошел олень, там непременно появятся и собаки.

Видя, что один из объездчиков направился в лес, епископ скомандовал:

— Не расходиться!

Все замерли.

Стали ждать…

— Вы, вероятно, догадались, господа, — сказал трактирщик, — что собаки, гнавшие потерянного епископом оленя, принадлежали моему деду.

— Да. Нашего ума на это вполне хватило, — ответил Этцель. — Продолжайте, дружище.

III

— Необходимо сказать несколько слов о собаках моего деда, поскольку им суждено было сыграть важную роль в истории, рассказать вам которую я имею честь.

Это были потрясающие собаки, господа! Каждая — на вес золота! Сами черные, как смоль, а грудь и брюхо — ярко-рыжие! Шерсть у них была жесткая и сухая, как у волка, а лапы — длинные и тонкие. Эти собаки могли гнать зайца, косулю или оленя по восемь — да что там! — по десять часов без передышки и никогда не упускали своей добычи! Боюсь, что сейчас таких уже не найти…

Вскоре они действительно появились, все четыре… Нимало не смущаясь ни присутствием епископа и его компании, ни его псарей с собаками, они выскочили из кустов, обнюхали место, где олень оставил следы, и бросились дальше, залившись азартным лаем.

— Чья это свора? — воскликнул епископ. Объездчики молчали, делая вид, что не знают ни собак, ни их хозяина.

К несчастью, здесь же находился Тома Пише.

Решив, что подвернулся удобный случай свести счеты с Жеромом Паланом, а заодно и выслужиться перед прелатом, он заявил:

— Эти собаки принадлежат Жерому Палану, аптекарю из Те, Ваше Преосвященство.

— Собак пристрелить. Хозяина связать. Приказ был более чем ясен.

— Вы займетесь хозяином, — сказал Тома своим товарищам, — а я собаками.

Хотя ловить Жерома Палана большого удовольствия объездчикам не доставляло, они взялись за это дело охотнее, чем за то, что выбрал себе Пише.

Всем было известно, что мой дед легче простил бы выстрел в него самого, чем в его собак.

Объездчики пошли вправо, а Тома побежал влево, вдогонку за собаками своего врага.

Отойдя от епископа на достаточное расстояние, объездчики стали держать совет.

Их было пятеро: три холостяка и два женатых.

Холостяки предложили предупредить моего деда, чтобы при случае он мог сказать, что собаки, сбежав от него, охотились самостоятельно.

Но женатые запротестовали:

— Если епископ дознается, он или уволит нас, или придумает что-нибудь похуже.

— Лучше потерять работу и сесть в тюрьму, чем предать такого отличного товарища, как Жером.

— У нас семьи, — возразили женатые.

Против такого убедительного довода, как говорится, не попрешь, и холостякам ничего другого не оставалось, как сдаться.

Найти моего деда было нетрудно. Он всегда шел следом за своими собаками.

И в самом деле, не прошли объездчики и трех сотен шагов, как столкнулись с ним лицом к лицу. И как ни горько было его арестовывать, они связали Жерома, разоружили и повели в Льеж.

Тем временем Тома Пише, как одержимый, мчался по лесу.

Ориентируясь по лаю, он прибежал к холму с мельницей на верху и притаился на его склоне.

Место было ему прекрасно знакомо. К тому же он нашел здесь след оленя и знал, что собаки появятся с минуты на минуту.

Тома присел за изгородью.

Послышался лай. Пише понял, что устроил засаду вовремя: этакой гонки не выдержит даже олень-семилетка.

Лай раздавался все громче.

Еще никогда сердце Тома Пише не колотилось так сильно, как в этот раз.

Показались собаки.

Прицелившись в переднюю, Тома спустил курок. Первым выстрелом он уложил Фламбо. Вторым — Раметту.

Фламбо был лучшим кобелем в своре Жерома Палана. Раметта была племенной сукой.

Кроме этих собак, было еще две: Рамоно и Спирон.

С особым злорадством Тома Пише стрелял в суку, зная, что тем самым он лишал своего врага возможности снова завести гончих такой породы.

Совершив сей замечательный подвиг, он поспешил к себе, предоставив Рамоно и Спирону гнать оленя дальше.

Итак, арестовав моего деда, объездчики повели его в Льеж, в тамошнюю тюрьму. По дороге они мирно беседовали. Можно было подумать, что шли не арестант со своими сторожами, а закадычные друзья, возвращавшиеся домой после прогулки по лесу.

Дед мой, казалось, совсем забыл о положении, в какое он попал, и думал лишь о собаках и об олене, которого они гнали.