— Ты его сейчас получишь, брат!
Он отстегнул от седла лошади одну кобуру, бросил туда семь или восемь свинцовых пуль, потом, привязав ее к размотанному шнуру от своих аксельбантов, направился к оврагу. Там он, ногами пробив в ручье лед, погрузил в него кобуру и вытащил ее, полную воды.
Целая стая волков следовала за ним; оступись он, они его тут же сожрали бы. Запах жареного мяса, шедший из избы, привлек этих зверей за четверть льё вокруг.
Луи вернулся целый и невредимый, отдал полную воды кобуру брату, и тот сразу опорожнил ее, будто это был обычный стакан воды. Луи вернулся к оврагу, но на этот раз он держал в левой руке пылающую головню, сочтя необходимой эту предосторожность, так как некоторые из рычащих мародеров в первый раз подошли к нему слишком близко; головня держала их на расстоянии, и, как и в прошлый раз, он благополучно вернулся к брату.
Опасаться нападения на избу не приходилось: пока огонь будет гореть, волки не приблизятся, а Луи собрал достаточно дров, чтобы поддерживать огонь до утра.
Тогда, убедившись, что запасы дров и воды достаточны, Луи лег возле брата, отрезал острием кинжала кусок волчьего мяса, показавшийся ему достаточно прожаренным, и стал есть его с таким же аппетитом, как если бы это был бифштекс, поджаренный на очаге в самой комфортабельной таверне Лондона.
Поль печально смотрел на него.
— Ты не ешь? — спросил его Луи.
— Нет. Я хочу только пить, — ответил Поль.
— Пей! — произнес Луи, передавая кобуру брату.
Тот взял ее и жадно выпил несколько глотков.
— Пей все, — сказал Луи, — источник недалеко.
— Нет, спасибо, — отказался Поль, — к тому же мне надо с тобой поговорить.
Луи посмотрел на брата.
— Да, брат, и серьезно! — добавил раненый.
— Говори, — сказал Луи.
— Возможно, ты ошибся, брат, надеясь, что колонна вернется обратно.
— Невозможно, чтобы она сделала иначе, — сказал Луи.
— Это не имеет значения; допустим, она не вернется.
— Я этого не допускаю, — уверенно произнес Луи.
— Но я допускаю, — сказал Поль, — или, чтобы не перечить тебе, предполагаю это.
— Ну, и что же? — с беспокойством глядя на брата, спросил Луи.
— Так вот, если завтра на заре она не вернется, ты отправишься на поиски ее.
— Гм! — откликнулся Луи, всем своим видом говоря: «Это еще как знать».
— Дело решенное, брат! Впрочем, мы обсудим это завтра утром.
— Хорошо.
— А пока, поскольку в конечном счете у тебя все же больше шансов, чем у меня, вновь увидеть Францию, позволь мне сделать тебе одно признание.
— Признание?
— Да… Послушай, брат, я в своей жизни совершил одно дурное дело.
— Ты? Невозможно!
— Однако это так, и, чтобы я мог умереть без угрызений совести…
— Чтобы ты мог умереть? — прервал его Луи.
— В конце концов, если я должен умереть, то, чтобы я умер без угрызений совести, ты пообещаешь мне исправить это дурное дело.
— Говори! И я сделаю все, что один мужчина может сделать для другого мужчины.
— Брат, в Германии живет одна молодая девушка… дочь одного пастора… пастора в Абенсберге, — знаешь, это в том селении, где стреляли в императора?
— Ну, и что?
— Эту молодую девушку, ее зовут Маргарита Штиллер, я обесчестил!
— Ты?
— Я предупредил тебя… Это больше чем дурное дело, брат: это преступление! Послушай, не знаю почему — я часто об этом думаю, право, — но, когда меня ударило картечью, я подумал об этой девушке. «Это наказание Неба!» — сказал я себе и упал.
— Брат…
— У меня было большое желание позвать тебя, когда я падал, и сказать в двух словах то, что сейчас так долго рассказываю, но подумал, что, позвав тебя, я погубил бы тебя вместе с собой, и промолчал.
— Да, да! Но я заметил твое отсутствие…
— И вернулся, как преданный брат! Я не благодарю тебя, Луи: то, что ты сделал для меня, и я сделал бы для тебя, но в твоем возвращении я увидел благословение Неба, которое позволит мне, может быть, исправить мой грех… Эта молодая девушка, которую я обесчестил, взял силой, надругался над ней, — считай как хочешь! Я был пьян от пороха, от гнева! Так вот, у этой девушки был жених; его звали Фридрих Штапс — это он хотел убить императора в Шёнбрунне.
— Штапс?
— Увы, да!.. Это похоже на роман. Этот Фридрих Штапс, увидевший меня на одном из собраний иллюминатов, — мне некогда рассказывать тебе, как я там очутился, — позвал меня к себе в тюрьму. Я пришел туда. Он попросил меня проводить его до места казни и там, когда он будет мертв, снять с его груди медальон и прочитать бумагу, которая будет у него в правой руке; прочитав эту бумагу, я должен был передать ее полковнику, председателю военного суда, приговорившего его к смерти. Я все ему обещал и проводил его до места казни; он упал, простреленный пятью или шестью пулями.
— А ты взял портрет?
— А я взял портрет и прочел бумагу… Это был портрет Маргариты Штиллер!
— О!
— Погоди… На бумаге было написано три слова и подпись: «Я дарую помилование. Наполеон».
— Брат!
— Ты понимаешь, он не хотел этого помилования! Что он стал бы с ним делать? Его возлюбленная была обесчещена мерзавцем… А этот мерзавец, брат, был я!
— Поль! Поль!
— А этот мерзавец, брат, был я! — повторил Поль. — Теперь слышишь? Если я умру, ты мой наследник; у каждого из нас около двухсот тысяч франков состояния; тебе не нужны мои двести тысяч франков; поэтому я говорю тебе: «Брат, я не знаю, сумеешь ли ты отыскать эту женщину, но, вернувшись во Францию, ты ведь потом отправишься в Германию, не так ли?
— Да, брат.
— Ты разыщешь Маргариту Штиллер. Ее отец, повторяю, был пастором в Абенсберге в тысяча восемьсот девятом году.
— Да, брат.
— Когда ты ее найдешь, то скажешь ей, что со мной случилось, как Бог меня покарал, как в заброшенной избе под вой волков я поведал тебе об этом гнусном происшествии, как ты мне обещал искупить мою вину, насколько возможно искупить подобное преступление, и отдашь ей все мое состояние. Чтобы помочь тебе узнать ее, вот портрет.
И он снял со своей груди медальон, взятый у Штапса.
Луи повесил себе на грудь цепочку, сплетенную из волос, и сказал:
— Будь спокоен, брат!
— Дай твою руку, — произнес Поль.
— Вот она.
— Теперь постарайся заснуть: тебе понадобятся все твои силы завтра.