Вернувшись в лагерь, он нашел там кардинала Джованни Борджа, который возвращался из Феррары в Рим и, оказавшись поблизости, не захотел упустить случай нанести кузену визит. Чезаре принял его с изъявлениями притворной радости и продержал у себя три дня, а на четвертый, собрав всех своих офицеров и придворных, устроил большой прощальный обед, после чего дал Джованни письмо для папы и так же любезно с ним распрощался.
Выйдя из-за стола, Джованни Борджа тотчас же пустился в путь, но, доехав до Урбино, вдруг почувствовал странное недомогание и вынужден был остановиться; когда через некоторое время ему полегчало, он снова отправился в дорогу, однако в Рокка-Контрада ему снова сделалось так плохо, что он решил остановиться в этом городе дня на два. Почувствовав известное улучшение и узнав, что Форли взят, а Катерина Сфорца пыталась бежать и попала в плен, он захотел вернуться к Чезаре и поздравить его с победой, но в Фоссомброне, несмотря на то что он сменил карету на носилки, с ним случился третий приступ, и это оказалось его последней остановкой: в тот же день он слег и больше уже не встал, а через три дня умер.
Тело его было доставлено в Рим и без каких бы то ни было торжеств погребено в церкви Санта-Мария-дель-Пополо, где уже дожидался его друг герцог Гандийский; несмотря на богатство молодого кардинала, о нем больше даже не вспоминали, словно его никогда и на свете не было.
Так тихо и без шума уходили из жизни те, кого судьба вовлекла в стремительный вихрь честолюбия трех людей: Александра, Чезаре и Лукреции Борджа.
Примерно в то же время Рим всколыхнуло другое убийство. Дон Джованни Червильоне, прирожденный кавалерист и отважный воин, командир латников его святейшества, возвращаясь с ужина у дона Элисео Пиньятелли, кавалера ордена Святого Иоанна, был остановлен сбирами; один из них спросил, как его зовут, и когда дон Джованни ответил, сбир, видя, что не ошибся, всадил кинжал ему в грудь, а другой ударил наотмашь мечом, так что голова скатилась к ногам трупа раньше, чем сам труп упал на землю.
Губернатор Рима решил обратиться к папе с жалобой по поводу этого убийства, но, увидев, с каким видом тот выслушал новость, решил больше об этом деле не заговаривать и прекратить начатые поиски, и в результате ни один из убийц так и не был арестован. Впрочем, по городу поползли слухи, что во время своего короткого визита в Рим Чезаре встречался с женой Червильоне, которая принадлежала к семейству Борджа, и что муж, узнав об этом нарушении супружеского долга, разъярился и дошел до угроз в адрес супруги и ее любовника; когда же эти угрозы дошли до Чезаре, то он рукою Микелотто поразил Червильоне, сам находясь в Форли.
За его смертью последовала еще одна смерть, причем так быстро, что вину за нее стали приписывать если не тем же обстоятельствам, то, по крайней мере, тому же человеку. Его высокопреосвященство Аньелли Мантуанский, архиепископ Козенцы, секретарь папской канцелярии и вице-легат в Витебро, неизвестно почему впав в немилость у его святейшества, был отравлен однажды вечером за собственным столом; он весело беседовал с несколькими сотрапезниками, а смерть уже медленно и беззвучно струилась по его жилам; он отправился в постель в добром здравии, а утром его нашли бездыханным. Все, что ему принадлежало, было тут же разделено на три части: земли и дома отошли к герцогу Валентинуа, архиепископство – к Франческо Борджа, сыну папы Каликста III, а место секретаря было продано за пять тысяч дукатов некоему Вентуре Бенассаи, купцу из Сиены, который, вручив эту сумму Александру, в тот же день поселился в Ватиканском дворце.
Эта последняя смерть ввела в силу новый закон, находившийся до тех пор в неопределенном состоянии: когда наследники его высокопреосвященства Аньелли стали противиться лишению имущества, Александр издал указ, запрещающий кардиналам и священникам оставлять завещания и объявляющий, что все освободившееся имущество принадлежит ему.
Тем временем победное шествие Чезаре Борджа было остановлено. На двести тысяч дукатов, оставшихся у него в казне, Лодовико Сфорца собрал пятьсот бургундских всадников и восемь тысяч швейцарских пехотинцев, с которыми вторгся в Ломбардию. Поэтому Тривульцио был вынужден напомнить Иву д’Алегру и его войскам, что Людовик XII отдал их Чезаре только на время, и герцогу Валентинуа пришлось оставить часть приведенных с собою солдат папской армии в Имоле и Форли, а с остальными возвратиться в Рим.
Александр пожелал, чтобы вступление сына в Рим было обставлено как можно торжественнее; узнав, однако, что его фурьеры находятся уже в нескольких лье от города, он разослал гонцов к послам, кардиналам, прелатам, римским баронам и всем сословиям с предложением выйти навстречу герцогу Валентинуа в сопровождении своих свит, дабы почтить возвращающегося победителя. А поскольку подлость повинующихся всегда сильнее гордыни повелителей, его приказание было не только выполнено, но выполнено с лихвой.
Въезд Чезаре в Рим состоялся 26 февраля 1500 года, а поскольку по времени он совпал со всеобщим отпущением грехов, то карнавальные празднества оказались еще более шумными и фривольными, чем обычно. А начиная со следующего дня победитель под предлогом маскарада начал готовить новое торжество, дабы потешить свою гордыню: поскольку оно должно было соответствовать славе, талантам и богатству человека, имя которого он носил, Чезаре решил представить на площади Навона, обычном месте проведения карнавальных торжеств, триумф Цезаря. На следующий день он появился на этой площади и проехал по улицам Рима с несколькими античными колесницами, в которых сидели люди в костюмах тех времен; сам Чезаре стоял в последней из них, одетый в тогу римского императора, с золотым венком на голове и окруженный ликторами, солдатами, державшими знамена, на которых был вышит девиз: «Aut Caesar aut nihil».
Наконец, в четвертое воскресенье Великого поста папа пожаловал Чезаре долгожданное звание генерала и гонфалоньера святой церкви.
Тем временем Сфорца перешел через Альпы и достиг озера Комо, к великой радости своих бывших подданных, которые очень скоро перестали испытывать восторг, внушенный им вначале французской армией и обещаниями Людовика XII. В Милане их радость была столь велика, что Тривульцио отступил к Новаре, так как счел небезопасным оставаться в этом городе. Опыт показал, что он не ошибся: едва миланцы заметили его приготовления в дорогу, как по городу пробежал глухой ропот, и вскоре улицы заполнились вооруженными людьми. Через эту враждебно настроенную толпу французам пришлось пробиваться, держа наготове мечи и копья, а стоило им выйти из города, как люди пошли за ними следом, преследуя армию криками и свистом вплоть до берегов Тичино. Оставив в Новаре четыреста копейщиков, а также три тысячи швейцарцев, приведенных к нему Ивом д’Алегром из Романьи, Тривульцио с остальной армией направился к Мортаре, где и остановился поджидать подкрепления, которое он попросил у французского короля. А кардинал Асканио и герцог Лодовико вернулись в Милан и были встречены там всеобщим восторгом.
Желая воспользоваться энтузиазмом миланцев, тот и другой не стали терять время и приступили к военным действиям: Асканио осадил миланский замок, а Лодовико перешел Тичино и подступил к Новаре.