– Итак, милорды, вы видите, я жду, – промолвила она. – Неужели весть, которую вы должны мне сообщить, настолько ужасна, что два таких прославленных воина, как лорд Линдсей и лорд Рутвен, не решаются огласить ее?
– Ваше величество, – отвечал лорд Рутвен, – я принадлежу к роду, и вам это известно, который не колеблется, когда нужно исполнить долг. Впрочем, мы надеемся, что пребывание в заточении подготовило вас к тому, чтобы выслушать послание, которое мы должны передать вам от имени тайного совета.
– Тайного совета! – возмутилась королева. – А по какому праву созданный мною тайный совет действует без меня? Впрочем, неважно, я готова выслушать вас и уже догадываюсь, что меня будут умолять о милосердии к людям, которые захватили власть, полученную мною от Бога.
– Ваше величество, – сказал лорд Рутвен, которому, похоже, была поручена трудная обязанность говорить с королевой, меж тем как Линдсей молчал и лишь возбужденно сжимал и разжимал кулак на рукояти своего длинного меча, – мне крайне неприятно, что я вынужден рассеять ваши заблуждения на сей счет. Я прибыл сюда отнюдь не для того, чтобы молить вас о милосердии, а, напротив, предложить вам от имени тайного совета прощение.
– Прощение мне, милорд? – вскричала королева. – Подданные предлагают прощение своей государыне! О, это до того ново и необычно, что изумление мое превосходит негодование, и потому, вместо того чтобы повелеть вам умолкнуть, как я, наверное, и должна была бы сделать, я умоляю вас продолжать.
– И я тем охотней подчиняюсь вам, миледи, – произнес, ничуть не смутясь, лорд Рутвен, – что прощение вам предлагается на определенных условиях, каковые приведены в этих актах, предназначенных установить в государстве спокойствие, жестоко подорванное многими вашими винами, и вины эти придется искупить.
– А будет ли мне дозволено, милорд, прочесть эти акты, или я должна, доверяясь тем, кто мне их привез, подписать их с закрытыми глазами?
– Нет, миледи, – отвечал лорд Рутвен, – тайный совет, напротив того, желает, чтобы вы ознакомились с ними, так как вы должны подписать их по собственной воле и без принуждения.
– Тогда прочтите их, милорд, поскольку мне кажется, что в ваши весьма необычные обязанности входит и оглашение их.
Лорд Рутвен развернул одну из двух грамот, что он держал в руке, и совершенно бесстрастным голосом начал читать:
– «С малых лет унаследовавшая корону Шотландии и призванная править королевством, я со всем тщанием занималась управлением государством, но сие было столь тягостно и трудно, что ныне я не нахожу в себе ни достаточной решимости, ни достаточных сил, чтобы и далее нести бремя государственных забот; вследствие чего и поскольку нам Божьей милостью дарован сын, мы пожелали при жизни передать ему корону, каковая принадлежит ему по праву рождения, и посему порешили отречься и отныне отрекаемся свободно и по собственной воле в его пользу от всех наших прав на корону и правление Шотландией и желаем, чтобы он немедленно взошел на трон, как если бы он был призван на него вследствие нашей естественной кончины, а не по нашему волеизъявлению; дабы настоящее наше отречение прозвучало во всей полноте и со всею торжественностью и никто не смог бы ссылаться на его незнание, мы повелеваем нашим любезным и преданным родичам лордам Линдсею Байерскому и Уильяму Рутвену предстать вместо нас перед дворянством, духовенством и горожанами Шотландии, каковых поручаем им собрать в Стерлинге, и от нашего имени отречься публично и торжественно от всех наших прав на корону и правление Шотландией.
Подписано по нашему собственному желанию и как изъявление нашей последней королевской воли в нашем замке Лохливен июня дня… года тысяча пятьсот шестьдесят седьмого».
– Число еще не проставлено, – объяснил Рутвен.
Несколько секунд все молчали, наконец Рутвен осведомился:
– Вы все слышали, ваше величество?
– Да, – отвечала Мария Стюарт, – я слышала мятежные слова, которые не в силах была понять, и думала, что мой слух, пытающийся уже некоторое время привыкнуть к странным речам, обманывает меня, и эти мои мысли не делали вам чести, милорд Уильям Рутвен и милорд Линдсей Байерский.
– Ваше величество, – прервал ее Линдсей, которому надоело молчать, – наша честь – не предмет забот женщины, не сумевшей соблюсти свою.
– Милорд! – воскликнул Мелвил.
– Не мешайте ему, Роберт, пусть говорит, – остановила его королева. – Наша совесть защищена броней, не менее закаленной, чем та, в которую столь предусмотрительно облачился милорд Линдсей, хотя, к стыду правосудия, сейчас мы лишены своего меча. Продолжайте, милорд, – обратилась она к лорду Рутвену. – И это все, чего от меня требуют мои подданные? Число и подпись? О, это такой пустяк! А вторая грамота, которую вы держите, блюдя последовательность, вероятно, содержит просьбу, удовлетворить которую трудней, нежели передать годовалому младенцу корону, принадлежащую мне по праву рождения, и выпустить скипетр, дабы взять вместо него веретено.
– Эта вторая грамота, – объявил Рутвен, нисколько не обескураженный насмешливо-язвительным тоном королевы, – акт, которым ваше величество утверждает решение тайного совета назначить вашего возлюбленного брата графа Мерри регентом королевства.
– Да неужели? – усмехнулась Мария. – Тайному совету необходимо, чтобы я утвердила столь пустячный акт? А моему возлюбленному брату он нужен, чтобы без угрызений совести носить новый титул, который я присоединю к уже дарованным ему мною титулам графа Map и графа Мерри? О, все это так трогательно и в этом столько почтения ко мне, что у меня просто нет никаких оснований жаловаться. Милорды, – встав и резко сменив тон, промолвила королева, – возвращайтесь к пославшим вас сюда и передайте им, что на подобные просьбы Марии Стюарт нечего ответить.
– Одумайтесь, миледи, – произнес Рутвен, – ведь я же вас предупредил, что лишь на этих условиях вам будет даровано прощение.
– А что будет, если я отвергну столь великодушное прощение? – поинтересовалась Мария.
– Я не могу предрешить приговор, но вашему величеству слишком хорошо известны законы, а главное, история Англии и Шотландии, чтобы знать, что убийство и прелюбодеяние – это такие преступления, за которые поплатилась жизнью не одна королева.
– Но на каких доказательствах основаны подобные обвинения, милорд? Прошу прощения за мою настойчивость, отнимающую у вас драгоценное время, но я как-никак тоже заинтересованная сторона и потому позволю себе задать этот вопрос.
– А доказательство, миледи, всего одно, я это признаю, – отвечал лорд Рутвен, – но зато неопровержимое: поспешный брак вдовы убитого с главарем убийц и письма, которые мы получили от Джеймса Балфура и которые свидетельствуют, что сердца преступников соединились в прелюбодейственной страсти еще до того, как им было разрешено соединить окровавленные руки.
– Милорд! – воскликнула королева. – Вы, кажется, забыли про пир, заданный в таверне «Лондон» тем самым Босуэлом тем самым лордам, которые объявляют его ныне прелюбодеем и преступником; вы забыли, что после этого пира на том же столе, где стояли яства и вина, было подписано прошение к той самой женщине, которую вы сейчас обвиняете в преступной поспешности нового брака, сбросить до срока вдовий траур и облачиться в подвенечный наряд? И ежели вы, милорды, об этом забыли, что не делает чести ни вашему здравомыслию, ни вашей памяти, мне придется предъявить вам грамоту, ибо я сберегла ее, и, возможно, хорошенько поискав, мы найдем среди подписавших ее имена Линдсея Байерского и Уильяма Рутвена. О благородный лорд Херрис! – вскричала Мария. – О верный Джеймс Мелвил! Вы одни были правы, когда, упав мне в ноги, умоляли не заключать этот брак, бывший, как я сейчас убеждаюсь, всего лишь ловушкой, подстроенной несведущей женщине коварными советниками и вероломными вельможами.