Симон кивнул.
— Хорошо. И что из этого следует?
Рюдель повернулся и посмотрел на него затуманенным взором.
— На рукоятке и курке револьвера мы нашли отпечатки жертвы. Значит, он стрелял без перчаток.
— Да, в отчете говорится, что он сжимал оружие в руке. Никаких перчаток. Установленный факт. Ты объяснишь мне, в чем дело? Или я должен слушать твои занудные речи, пока один из нас не умрет от старости?
Рюдель игнорировал его сарказм.
— Вот почему я теперь в замешательстве. При таком обилии несгоревшего пороха я ожидал найти его частицы на руке жертвы. Это обычное явление: при выстреле вырывается небольшое количество химических компонентов. Но руки этого парня чисты.
— Ты ничего не путаешь?
— Можешь не сомневаться. Чтобы убедиться, достаточно провести простейший тест. — Рюдель откинул простыню и приподнял безжизненную руку Зарди. — Сам посмотри.
— Значит, ты думаешь, что он не стрелял в себя?
Патологоанатом пожал плечами и дал руке мертвеца упасть на стол.
— На его коже мы обнаружили только пот и жир. Единственным инородным компонентом были следы масла от рыбных консервов. Сардин, если быть точным.
Это утверждение показалось Симону настолько абсурдным, что он засмеялся.
— Ты проводил тест на сардины?
Рюдель смерил его снисходительным взглядом.
— Нет, на кухонном столе Зарди стояла полупустая банка. Рядом с кошачьей миской. Он начал наполнять ее, но так и не закончил. А теперь скажи мне… Кто будет вышибать себе мозги во время кормежки кота?
Когда его стащили с жесткой койки, он с трудом открыл глаза. В тумане полуобморочного состояния до него доносились голоса, скрип металлических дверей и звяканье ключей. Звуки гулко разносились в пустом пространстве. Водоворот огней ослепил его отвыкшие от света зрачки. Он поморщился, почувствовав колючую боль в затекших связанных запястьях.
Затем прошли минуты, а может быть, часы. Из-за тумана в голове все казалось нереальным. Он смутно осознавал, что не может шевелиться. Руки были связаны за спиной. Внезапно белый свет прожег глаза и мозг. Он заморгал и попытался отвернуться. Его усадили на стул. Он был уже не один — в подвал вошли еще два человека. Они приблизились и осмотрели поникшую фигуру юноши.
— Если хотите, я избавлюсь от него, — сказал один из них.
— Нет, пока оставь его живым. Он может пригодиться.
Теплая вода струилась на голову Роберты и стекала в ванну. Она стояла, перегнувшись через край, и смотрела на красную пену, исчезавшую в стоке. Бен аккуратно смывал кровь с ее темно-рыжих волос.
— Ой!
— Извини. Она присохла к волосам.
— Бен! Я не хочу об этом знать!
Он повесил распылитель душа на крюк и выдавил на руку новую порцию шампуня, чтобы еще раз намылить ее волосы. Роберта немного успокоились. Тошнота прекратилась. Руки больше не тряслись. Она расслабилась, думая о том, какими нежными и мягкими были прикосновения Бена. Она чувствовала тепло его тела, когда он прижимался к ней сзади, смывая пену с ее волос и шеи.
— Кажется, чисто.
— Спасибо, — прошептала она, наматывая на голову полотенце.
Бен дал ей свою запасную рубашку и вышел из ванной, чтобы она могла вымыться. Пока Роберта стояла под душем, он вытащил браунинг из кобуры, разобрал его, вычистил и смазал ствол, а затем занялся сборкой оружия. Выполняя эти заученные и почти автоматические действия — настолько привычные, что они напоминали чистку зубов или завязывание шнурков на ботинках, — он обдумывал ситуацию. Бен понял, что больше не может скрывать от Роберты истину.
Когда она вышла из ванной, завязав узлом концы слишком просторной рубашки, Бен протянул ей бокал вина. Ее длинные волосы блестели от влаги.
— Ты в порядке?
— Да, все нормально.
— Роберта… Я думаю, тебе следует узнать кое-что обо мне. Я не хочу, чтобы ты считала меня отморозком. Тебе не нужно бояться меня.
Она села и, опустив глаза, пригубила вино. Бен рассказал ей о себе — о Ферфаксе, о задании и о маленькой девочке, умиравшей от рака.
— Это все, что мне известно, — закончил он, разводя руками и наблюдая за реакцией Роберты.
Она молчала около минуты. Ее лицо оставалось неподвижным и задумчивым.
— Так вот чем ты занимаешься, Бен, — сказала она. — Спасаешь детей?
— В основном детей. Пытаюсь спасать. Иногда не получается… — Он замолчал и посмотрел на часы. — Уже поздно. Тебе нужно поспать.
Той ночью он предоставил ей свою постель, а сам устроился спать на полу в другой комнате. Роберта проснулась на рассвете от звуков его торопливых шагов. Выйдя из спальни, она увидела, что Бен собирает вещи в зеленый брезентовый «берген».
— Что ты задумал?
— Я покидаю Париж.
— Ты уезжаешь? А я?
— Неужели после вчерашнего вечера ты все еще хочешь оставаться со мной?
— Да, хочу. Куда мы поедем?
— На юг, — ответил он, бережно укладывая в рюкзак потрепанный дневник Фулканелли, который ему так и не дали дочитать.
— Только у меня проблема, Бен, — сказала она. — Перед поездкой я должна забежать на минуту в свою квартиру.
Он покачал головой.
— Забудь об этом.
— Я должна вернуться.
— Зачем? Если тебе нужны какие-то вещи или одежда, не волнуйся. Мы заедем в магазин и купим все, что ты захочешь.
— Нет, у меня там кое-что другое. Если люди, которые преследуют нас, снова придут в мою квартиру, они найдут блокнот. Мою адресную книгу. А в ней все адреса — моей семьи и друзей в Соединенных Штатах. Чтобы повлиять на меня, наши враги могут причинить зло моей семье, понимаешь?
Когда Люка Симона вызвали ночью на работу, участок гудел, словно потревоженный улей. Полицию города потрясло известие о перестрелке на набережной. Жестокие убийства считались обычным явлением парижской жизни, но кровавая бойня с двумя убитыми жандармами и пятью трупами, валявшимися на обоих берегах Сены рядом с оружием и стреляными гильзами, привела к тому, что разрозненные полицейские силы сплотились en masse. [16]
Симон нашел на столе коричневый конверт с отчетом графолога. Прощальная записка Зарди не соответствовала образцам его почерка. В отчете упоминались найденные в квартире квитанции, заметки и недописанное письмо, адресованное матери. Почерк на прощальной записке был хорошей подделкой. А этот факт, да еще с учетом выводов патологоанатома, означал только одно: Люк уже понял, что Зарди не стрелял в себя.