Book.

Что касается до меня, я нахожу утешение в своей вере и в уверенности, что Бог Авраамов и Исааков принял Феба в свои объятия. Поскольку мой сын пользовался глубоким уважением всех своих друзей и знакомых, а равно многочисленных своих читателей, мы получили великое множество соболезнований — они тоже премного утешили нас в нашем горе.

В годину испытаний я всегда обращаюсь к сэру Томасу Брауну. Раскрыв «Religio Medici» вскоре после известия о смерти нашего сына, я наткнулся взглядом на нижеследующие слова:

«Того, что сотворено бессмертным, не уничтожит ни природа, ни глас Божий».

В это я верую. На это уповаю.

За сим остаюсь, глубокоуважаемый сэр, Ваш покорный слуга

А. Б. Даунт.

Марден-хаус

Вестгейт, Кентербери, Кент

9 января 1855 г.

Глубокоуважаемый капитан Легрис! Я получил Ваше письмо с вопросом насчет Эдварда Глайвера.

Из Вашего письма явствует, что Вы осведомлены об обстоятельствах истории Эдварда. Признаться, это меня удивило: я думал, я единственный человек, пользовавшийся его доверием. Но похоже, ни один из нас не может утверждать, что знает Эдварда Глайвера, — к примеру, в настоящее время я переписываюсь с некой мисс Изабеллой Галлини, с которой Эдвард, насколько я понимаю, состоял в близких отношениях, но о которой никогда ни словом не обмолвился.

И вот чем все закончилось. Не могу сказать, что я не опасался такого исхода или другого, о каком мы с Вами сожалели бы еще горше. Мы никогда больше не увидим нашего друга, вне всяких сомнений. Вы говорите, что уговаривали его уехать за границу и оставить дело, известное нам обоим. Если бы только он внял Вашему совету! Но тогда уже было ничего не поправить — Вы наверняка, как и я, не раз замечали у него странное застылое выражение глаз.

Мисс Картерет глубоко страдает, но эта история, по крайней мере, излечила лорда Тансора от беспричинной неприязни к представителям побочной ветви семейства, а потому поименованная особа в должный срок унаследует и титул Тансоров, и все имущество, с ним связанное. Даже не представляю, что почувствует Эдвард, коли узнает об этом.

Что же касается до покойного, то чем меньше о нем говорить, тем лучше.

Как легко догадаться, я не разделял общего высокого мнения о нем, хотя и не считаю, что он заслуживал смерти. Безусловно, Феб Даунт причинил великое зло Эдварду, но за ним числятся и другие поступки, которые не стоит предавать огласке — по крайней мере, пока не пройдет изрядное время, а с ним и вероятность причинить кому-то боль или вред. Да уж, столько смерти, столько лжи и обмана — и все ради чего?

Я надеюсь, что мое письмо застанет Вас в добром здравии, и молюсь, чтобы Бог хранил Вас и всех наших доблестных солдат. Репортажи мистера Рассела [319] привели всех нас в ужас.

Искренне Ваш

К. Тредголд.

Блайт-Лодж

Сент-Джонс-Вуд, Лондон

18 января 1855 г.

Глубокоуважаемый мистер Тредголд! Получила Ваше письмо только сегодня утром, но спешу ответить.

Я не видела Эдварда с той снежной ночи в минувшем декабре. Боюсь, между нами вышла размолвка, о чем я премного сожалею. Он отказался заходить в дом и сказал только, что уезжает из Англии на время и пришел попросить прощения за то, что неспособен полюбить меня, как я того заслуживаю. Потом он назвал свое настоящее имя и поведал правду о своем рождении — взамен полуправды (не стану говорить «лжи»), которую я слышала от него раньше. Насколько я поняла, Вы давно знали, кто он такой на самом деле, — Эдвард отзывался о Вас с большим теплом, и он глубоко благодарен Вам за старания помочь ему. Это в высшей степени удивительная история, и признаюсь, поначалу я склонялась к мысли, что все это выдумка, если не хуже, но потом по глазам Эдварда поняла, что он говорит правду. Я знаю и про мисс Картерет тоже: как она пошла на обман, чтобы украсть у него доказательства, с помощью которых он мог бы получить все, о чем мечтал. Он сказал, что любил ее и до сих пор любит. Вот почему он никогда не сможет полюбить меня.

Мы попрощались. Я спросила, наведается ли он ко мне — как друг — по своем возвращении, но Эдвард лишь покачал головой.

«У тебя теперь свое царство, — только и сказал он. — А у меня — мое». Потом он повернулся и пошел прочь. Я смотрела, как он шагает по дорожке и исчезает в ночи. Он не оглянулся.

Когда моя работодательница миссис Дейли показала мне заметку в «Таймс», где Эдварда называют подозреваемым в убийстве мистера Даунта, я думала, у меня разорвется сердце. Сколь тяжкий груз он взял на душу! Чтобы сотворить такое страшное, поистине ужасное дело, пусть даже в отмщение за несправедливость, совершенную в отношении него! Тогда я поняла, что очень плохо знала Эдварда и совсем не понимала. Наверное, с моей стороны нехорошо говорить такое, но я всегда буду вспоминать о нем с теплотой, даром что теперь, разумеется, я не могу относиться к нему как прежде. Я по-настоящему любила его — раньше, но он поступил со мной жестоко, хотя и без умысла, полагаю. Он предал меня, и это я могу простить. Но он не любил меня, как я того заслуживала, а этого я простить не могу.

Искренне Ваша

Изабелла Галлини.

[320]

25 ноября 1855 г.

Дорогой мистер Тредголд! Легко воображаю, какие чувства Вы испытаете, раскрыв это письмо. Главным образом удивление и испуг, я уверен; но также, надеюсь, и своего рода виноватую радость — хочется верить, Вам будет приятно получить весточку (хотя и последнюю) от человека, который уважает Вас больше всех на свете и для которого Вы были отцом во всех отношениях, кроме как по имени.

Я приехал сюда, где меня никто не найдет, под никому не известным именем, чтобы прожить остаток жизни в добровольном одиночестве — в краю, разительно непохожем на все знакомые нам, среди черных полуразрушенных скал, вырезанных неким яростным богом и овеваемых знойными африканскими ветрами. Я не заслуживаю сочувствия, но Вы, дорогой сэр, заслуживаете того, чтобы узнать, как я оказался здесь и почему.

Покинув Англию ночью 11 декабря прошлого года, я отправился сначала в Копенгаген, а потом в Фаборг на острове Фюн, где прожил почти месяц. Оттуда я поехал в Германию, чтобы посетить знакомые места в Гейдельберге и окрестностях, а затем совершил путешествие сначала в Сен-Бертран-де-Коммиж в Пиренеях — я давно мечтал увидеть тамошний собор, — и, наконец, на остров Майорка, откуда и приплыл сюда.