— Я хочу поговорить о желании, — резко сказал он и отметил, что Эвелина робко опустила глаза. — И о том, как люди обычно удовлетворяют свои желания.
Она молчала.
— Эвелина, — продолжал Макнайт, — вы, как мне показалось, с некоторым презрением отзывались о романах… о художественной литературе… о книгах, созданных фантазией и воображением.
Эвелина упрямо кивнула:
— Другим они доставляют удовольствие.
— И вы догадываетесь, какого рода удовольствие?
— Они находят… в них убежище.
— Убежище от реальности? От всего грубого, земного?
Она еще раз кивнула, хотя заметно встревожилась относительно его намерений.
— То есть человек, читающий про путешествие за семь морей, желал бы пуститься в плавание, хотя бы в воображении, по этим самым семи морям?
— Вполне возможно.
— И он совершает воображаемый вояж, потому что в жизни, например, боится воды. Или же его удерживают от жизни на море обязательства на суше. Как бы то ни было, вы согласитесь, что желания в известном смысле определяют выбор книги?
— Я полагаю, это вероятно.
Макнайт кивнул:
— Я подчеркиваю, что мы говорим именно о книгах, поскольку общественное положение, жизненные обстоятельства, еще какие-либо факторы, находящиеся за пределами человеческого влияния, могут исключать другие возможности. Но произведения словесности по природе своей столь легко доступны, их выбор столь огромен, что книги, которым человек регулярно отдает предпочтение, в целом неизбежно отражают его самые глубокие желания.
— Я хотел бы надеяться, — перебил Канэван, — не они одни.
— Конечно, нет. Но разумеется, это via regia [29] к некоему внутреннему существу — страстному желанию голодного разума. В вашем случае, Эвелина, я имею в виду, понятно, некоторые книги, обнаруженные мной на вашей полке, и, полагаю, вы не сочтете неуместным, если я назову их?
— Н-не… конечно, нет, — ответила она с некоторой заминкой, опасаясь ловушки.
Макнайт освежил память затяжкой.
— Там были «Государство» Платона, — сказал он. — «Литература и курьезы сновидений» Гранта. «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. «Монадология» Лейбница. И конечно, «Трактат о человеческой природе» Юма.
— Это не мои книги, — напомнила ему Эвелина.
— Разумеется. Они одолжены у почтенного Артура Старка. Так что можно сказать, они суть лишь часть усвоенных вами книг на данную тему.
Эвелина смотрела неуверенно, не зная, гордиться ей или стыдиться.
— Я не пытаюсь бросить тень на ваш выбор, Эвелина, — заверил ее Макнайт, выпуская дымовую завесу. — Ибо все это заслуженные труды и все они живут в моей библиотеке.
— Я еще не прочла «Монадологию», — уточнила она.
— Но вы, несомненно, ее прочтете, — сказал Макнайт, — и это усилие, достойное восхищения.
— И даже очень, — прибавил Канэван.
— Вас не заставляют читать эти тексты ни преподаватели, ни необходимость получения степени; а нужно сказать, многие мои студенты нашли некоторые из них трудными до степени неусвояемости. Признаюсь, мне самому приходилось иногда преодолевать себя. И все же, Эвелина, вы выбрали их для чтения исключительно в часы досуга. Это, вы должны признать, необычно.
— Меня не волнует, что обычно, а что нет, — сказала Эвелина.
Макнайт кивнул:
— Я, конечно, не могу поддевать вас, не поддевая себя самого. Ибо меня также тянуло к философии страстное желание найти ответы, которые другие дисциплины дать не в состоянии. Меня подстегивала необходимость сразиться с моими демонами и положить конец обману. Я не успокоюсь, пока не найду свою личность, которая все еще ускользает от меня.
Удивившись, даже растерявшись от этого признания, Эвелина кивнула.
— И как производная этого процесса познания, естественно, возникает цель быть в курсе всех новинок в психологии, вообще всего, что имеет отношение к разуму. Вы, конечно, слышали о хирурге Джеймсе Исдейле?
— Месмеристе?
— Да. Я видел на вашей полке, в частности, его книгу «Месмеризм в Индии». Что вам о нем известно?
Она ответила сумбурно, частично обращаясь к Канэвану, как бы объясняя:
— Это был шотландский хирург в Индии… в 1840-е годы… он применял новейшие достижения месмеризма для удаления опухолей, вросших ногтей… зубов, даже конечностей… ему не нужен был хлороформ.
— Хлороформ был открыт примерно в то же время другим шотландцем, — патриотично заметил Макнайт. — Лучение о самом месмеризме в связи с этим было усовершенствовано третьим. Скажите мне, Эвелина, что вы знаете о Джеймсе Брейде, некогда университетском преподавателе?
Эвелина начала говорить, преодолевая себя:
— Брейд написал «Неврипнологию, или Логическое объяснение нервного сна». [30]
— А его учение, в двух словах?
— Брейд полагал, что во сне, на его определенной стадии, высшие возможности разума уступают главенствующее положение воображению… которое могут направлять и контролировать внешние силы.
— Прекрасно изложено, — искренне восхитился Макнайт. — Брейд назвал усовершенствованную форму месмеризма гипнотизмом. Может быть, Эвелина, вам приходилось наблюдать гипнотизера за работой?
— Я видела представление профессора Херрмана в Альберт-холле, — сказала она.
— Вот как? И свидетельницей каких же чудес вы стали?
— Профессор внушил одному юноше, что тот — горная лань.
Макнайт хмыкнул, представив себе последствия.
— А другие трюки?
— Он на время стер из памяти одной молодой женщины букву «эс». Она даже не могла произнести слова «пес». А другая женщина написала письмо от имени Корнелия Агриппы.
— И могу я спросить, было ли вам интересно?
— Я была там не из интереса.
— Конечно, нет, это было бы упадничеством. Вы были там, чтобы познать скрытые силы разума, нет?
Эвелина отвела глаза.
— Даже самые первые месмеристы, — продолжал Макнайт, — свидетельствуют, что в измененном состоянии пациенты часто демонстрируют большую силу и способность восприятия, чем в полном сознании. Иногда это доходило до, так сказать, общения разумов: пациент вслух напевал мелодию, которую месмерист проигрывал только в голове. Редко проявлялось с такой очевидностью, что человек зачехлен собственными надеждами на свои ментальные способности и что некоторые самые мощные его силы можно пробудить, только если намеренно миновать пласт сознания. Все это позволяет думать о величественном и пугающем подземном мире, где спят всякого рода красоты и ужасы.