— Этот — мертв. Звали его Антонио Паваротти, как певца. Он погиб в лагуне. Неподалеку отсюда.
— Мне очень жаль, — сочувственно произносит Марио. — Чем же могу помочь я?
— Его лодка взорвалась. Мы нашли следы пластиковой взрывчатки, прикрепленной к двигателю. Вы знаете, что Антонио работал на вас?
— Нет, — удивляется Марио. — А кем?
— Охранником. Он как раз ехал сюда, чтобы заступить на смену, когда его убили.
Анчелотти подается вперед в своем кресле.
— Мой наниматель понятия не имеет, кто его охранники. Безопасность острова обеспечивает сторонняя фирма, работу которой, в свою очередь, обеспечиваю я. У Марио есть дела поважнее, чем наем работников.
Вито улыбается.
— Не сомневаюсь. — Переводит взгляд на миллиардера. — А зачем, собственно, вам охрана? Опасаетесь за жизнь? Или за членов коммуны?
— И то и то. У меня есть веские основания бояться похищения. — Марио прикасается к уху. — Не хотелось бы, чтобы части моего тела по очереди присылали Дино, а он бы выплачивал потом несколько миллионов долларов в обмен на то, что от меня останется. И я считаю своим долгом оградить от той же беды моих гостей.
— Понимаю, — говорит майор, собираясь на выход. — Благодарю за рассказ и за кофе. — Обращается к адвокату: — Прямо сейчас я бы хотел переговорить с шефом охраны, если это возможно.
Анчелотти кивает, а хозяин и карабинер пожимают друг другу руки.
В коридоре, по пути к выходу, они застают Тома Шэмана с Мерой Тэль. Татуированная девушка останавливает хозяина дома и адвоката.
— Дино, это Том Шэман. Тот самый секси-отче, о котором писали в газетах.
На лицах Марио и Дино заметно смущение.
— Мистер Шэман, — добавляет Мера, — пришел с карабинерами. Однако он не с ними, если понимаете, о чем я.
Вито спешит вмешаться:
— Это гражданский, который помогает нам в расследовании. Он эксперт в некотором роде.
— Эксперт по сексу, — мелодичным голосом добавляет Мера и взглядом начинает пожирать Тома. — По крайней мере, так говорит пресса. — Она подмигивает.
Анчелотти, выпятив грудь, вставляет свое:
— Майор, ваш ордер не предусматривает присутствие здесь синьора Шэмана. Так что либо он уходит, либо ордер теряет силу и уходите все вы.
Вито смотрит на Тома и виноватым тоном просит:
— Простите, вам придется уйти. Ступайте к лодке, удобства команда обеспечит. Или же попросите отвезти вас на материк.
— А я, — широко улыбаясь, обращается сразу ко всем Тэль, — с радостью провожу мистера Шэмана.
Том ни капли не разочарован, что пришлось уйти. По дороге к причалу он задает болтливому личному секретарю Марио один вопрос:
— У вас татуировка в виде слезы под левым глазом. — Он показывает на себе, где именно. — Откуда она?
— В Вегасе наколола.
— Зачем?
Тэль постукивает себя по кончику носа.
— Знаете старую поговорку: что случилось в Вегасе, то в Вегасе и остается.
— Признания облегчают душу.
Тэль смеется.
— Только в пятницу тринадцатого салонная болтовня дает повод для праздника.
— Праздник в недобрый день? — хмурится Том.
— Мир тату совершенно противоположен привычному.
Глянув девушке через плечо, Том замечает на вершине холма женскую фигуру. Женщина движется медленно, знакомой походкой.
Сердце екает. В биении появляется непривычная нотка.
Тина! Точно же, это Тина. Том срывается и бегом мчится к ней. Тина с каким-то парнем. Вот они проходят за дверь, которая ведет не то в кухню, не то в подвал.
Том подбегает, но поздно — дверь уже заперта.
— Тина! — стучится Том. — Тина, это Том!
Нет ответа.
Оттенив с обеих сторон солнечный свет руками, он вглядывается в окно.
Пусто.
А Мера Тэль смотрит на Тома широко раскрытыми глазами, одновременно говоря с кем-то по рации.
Так что же, ему все привиделось? Собственный разум вздумал шутить? Или Том правда заметил Тину?
Остров Сан-Джорджио, Венеция
1777 год
Рассвет, словно румянец на щеках девы, окрашивает стены церкви авторства Палладио. [38] Пройдет всего несколько часов, солнце поднимется над островом Сан-Джорджио, и величественный колонный фасад засверкает, приковывая к себе взгляды пешеходов с пьяццетты. Но пока церковь виднеется лишь смутным силуэтом в блеске нарождающегося утра.
Томмазо садится в лодку. В другой день юный монах отправился бы на ней по тихим утренним водам, гребя во всю силу. Однако сегодня Томмазо даже не думает выходить в канал.
Уединившись в лодочном сарае, он разглядывает серебряную табличку.
Для чего она понадобилась матери? Зачем хранить ее? И почему так волновалась мать, кому табличка достанется?
Обдумав все «почему», Томмазо принимается за карандашный эскиз таблички — выполняет его на листе бумаги, прихваченном в обители. В длину табличка умещается между запястьем и кончиком среднего пальца. В ширину она не более четырех пальцев. Обратная сторона отполирована и несет на себе письмена на неизвестном языке. Томмазо знает латынь, иврит и немного египетский, однако надписей понять не может. Они то ли греческие, то ли еще какие… Спросить бы совет у аббата, но что-то останавливает.
Монах взвешивает табличку в руках. Тяжелая. И несомненно, очень дорогая. Потому-то мать и берегла ее. Фамильное серебро? Хранить его надо всегда и везде, держать только в пределах семейного круга. И сбыть исключительно в тяжелейший день.
Гравировка на лицевой стороне прекрасна. Детализация поражает. Человек, изображенный на табличке, определенно — человек Божий. Посох с крючковатым навершием, на который насажен священник, напоминает патерицу, посох епископа. Может, человек — араб, изауриец?
Чем дольше Томмазо разглядывает изображение, тем больше священник напоминает ему жрецов, каких римляне называли гаруспиками, этруски — нетсвисами. И если жрец на табличке нетсвис, тогда понятно, почему некоторые буквы в надписи похожи на греческие, а прочие не знакомы совсем. Позади жреца — подобие врат, сплетенных из змей. Змея — символ Сатаны, и потому табличка символизирует борьбу жреца со злом, не иначе. Вот только врата показаны не полностью: змеи как будто выползают из-за края таблички. Похоже, это лишь кусочек одной цельной работы. Вспоминаются слова матери: «Твоя сестра на год тебя старше. Ее я передала под опеку монахинь, и с ней — такая же шкатулка».