Леонардо славился как шутник, музыкант и фокусник, а потому был желанным гостем на любой вечеринке, хотя и говорил на весьма сомнительной латыни.
— Старина?! — взвился Андреа. — Убирайся, и пусть Медичи кормит тебя сегодня ужином! Может, он и пустит тебя в сад — поспать среди статуй, которые я чинил один, у тебя-то не вышло!
Леонардо услышал, как заскрипели половицы, — Верроккьо шагал по мастерской, взывая к друзьям: «Вы слышали, как назвал меня этот молокосос?..»
Леонардо обнял Джиневру, но она отстранилась.
— Папа наверху с мессером Николини. Я сказала всем, что иду вздремнуть, и ждала тебя, потому что хотела сказать тебе кое-что очень важное.
Леонардо отшатнулся, когда она помянула Луиджи ди Бернардо Николини, делового партнера ее отца в торговле шелком. Николини был стар, угрюм и лыс. И очень, очень богат.
— И что же?
Джиневра резко, нервно вздохнула и, помолчав, сказала:
— У моей семьи… затруднения.
— Денежные?
— Да, но все куда хуже, чем я тебе говорила. Папа не сможет расплатиться с долгами, не продав имущества.
— Ну, может, это и будет разумно. Он смог бы тогда…
— Я не допущу, чтобы он обесчестил семью.
— А при чем тут мессер Николини? — поинтересовался Леонардо, чувствуя, как его обдает жаром тревоги. Чувства кипели в нем, сжигая горло, как кислота сжигает цинк. Сердце колотилось так, словно вот-вот выпрыгнет из горла.
— Мессер Николини предложил тысячу золотых флоринов — в долг, чтобы папа мог дать мне достойное приданое.
— Ах вот оно что! — холодно проговорил Леонардо. — Долг, который никогда не вернут.
Джиневра промолчала.
— Ты просватана за него?
— Да, — прошептала она.
— Так я и думал. Старый похотливый боров. А что будет с нами? Или тебе все равно?
— Я кое-что придумала, Леонардо, — спокойно сказала Джиневра.
Но Леонардо будто не слышал ее.
— Но ведь твой отец знает о наших чувствах?
— Нет, он думает, что мы просто хорошие друзья.
— Но ты же собиралась сказать ему, мы говорили…
— Я не смогла.
— Потому что я рожден вне брака.
— Потому что ты беден… пока. А он по уши в долгах.
— Но он может занять денег — он человек почтенный.
— Дело зашло слишком далеко. Поэтому я и сказала отцу, что с тобой мы только друзья и что я выйду за мессера Николини. Папа любит меня, и его волнует, что в семнадцать лет я все еще не замужем.
— Тогда все решено.
Леонардо чувствовал, что каменеет.
— Ничего не решено, Леонардо. Ты не понял? Это уловка, вроде твоих розыгрышей. Когда папа получит деньги, когда все устроится, я скажу ему, что люблю тебя, что раньше не понимала этого и просто не могу согласиться на брак с другим.
— Тогда будет поздно.
Леонардо сказал это обреченно, хоть ему и стало полегче. Тревога ушла, но в пустоте, оставленной ею, разгорался гнев. А Леонардо не мог пока дать ему вырваться. Дай он волю гневу — и неминуемо потеряет Джиневру.
— Твоему отцу придется возвращать деньги мессеру Николини, по меньшей мере приданое. Будет скандал.
— К тому времени дела у папы наладятся. Он сможет отдать деньги. Ему просто нужна передышка. — Она тихонько рассмеялась. — И скандала никакого не будет, милый мой Леонардо. Какой же мужчина признается, что подарил девушке приданое как заем, чтобы так добыть себе невесту?
— Мне все это не нравится, — сказал Леонардо, подавляя раздражение.
— Я знаю, но иначе нельзя. Для друзей объяснение есть: скажи им, что я тебе надоела. С твоей репутацией в это нетрудно поверить. Но у меня выбора нет.
Леонардо понял, что ее не переубедить.
— Я люблю тебя, — продолжала Джиневра, — но семья для меня важнее… пока мы с тобой не поженимся, а тогда я буду жить только тобой. Это я тебе обещаю.
Леонардо услышал скользящий шорох шелка: подняв сорочку, Джиневра придвинулась к нему. Она любила возбуждение и опасность, и он, любя ее и зная, что, несмотря ни на что, она тоже любит его, понимал, что она опасна. Но она покорила его. Она была его первой любовью, так же как он — ее.
— Я вправду люблю тебя, — сказала она. — Я все время хочу тебя. Прямо умираю. Я не выйду за него, клянусь тебе.
Леонардо хотелось верить ей. В конце концов, она гордилась своей честностью. В этом отношении она походила на мужчину: честность была для нее уздой чести. Хитрить ей было очень трудно. И все равно он чувствовал себя так, словно тонул в зыбучем песке.
Она прижалась к нему, ласкаясь и становясь все настойчивей; и он, в свой черед, касался ее потаенных местечек, с ее слов зная, что доставляет ей наслаждение, и ласкал ее до тех пор, пока они не опустились на пыльный, в паутине, пол и она отдалась ему — а он ощутил себя потоком воды, что текла, струилась, изливалась на ее плоть, гладкую, чистую и твердую, как камень.
Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, по общему мнению, сейчас отдыхала, а сам торжественно вошел в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наполнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво-алой рубашки он надел малиново-пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчеркивать греческий идеал фигуры. И вошел он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом — нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актер на сцене.
В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.
Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с темными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого юношу в дом совсем недавно.
Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий молодой человек, улыбнулся Леонардо — они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики — приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо-другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать (с Леонардо, лучшим из них, он дивно смирился, и тот работал когда хотел), но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди — вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся, — приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную мастерскую.