А на следующий день все радужные Зинины планы летнего отдыха разом рухнули. Под вечер явилась с работы расстроенная мать и сказала:
- Переносят мой отпуск - заболела сменщица. Придется тебе, Зина, хочешь ты или не хочешь, ехать с Галькой в деревню, к бабушке.
- Ну вот... - помрачнела Зина. - Который год я все с ней езжу! - И тут же осеклась, увидев, как мать строго сдвинула брови.
Такая же круглолицая, как и Зина, светловолосая, выглядевшая моложе своих тридцати восьми лет, Анна Исаковна относилась к дочерям строже и требовательнее, чем отец, Мартын Нестерович, работавший крановщиком на Кировском заводе.
Зина в этот день едва дождалась, когда он придет с работы. Ей казалось, отец слишком долго умывался на кухне. Слышно было, как он плескался водой и отфыркивался. Вернулся в комнату, вытираясь полотенцем. Высокий, черноволосый. С добродушной улыбкой оглядел домашних.
- Что все такие унылые? Какая муха вас укусила?
- Мне отпуск не дают. Вот и решаем, как нам быть с Галькой?
Мартын Нестерович задумался.
- Я бы с удовольствием поехал сам с ребятами, половил бы рыбу в Оболи, походил по грибы... Но у меня отпуск осенью.
Несколько минут царило тягостное молчание.
- Ладно, мама, - наконец произнесла Зина, тяжело вздохнув, - не расстраивайся, раз надо, я поеду в деревню с Галькой. - Она подошла, обняла и поцеловала мать.
- Вот и хорошо!.. Вот и хорошо!.. - запрыгала Галька, очень довольная, что с ней поедет Зина, и, не обращая внимания на хмурое лицо старшей сестры, повисла у ней на руке.
- Смотри в деревне меня слушайся, а то сразу обратно уеду... - строгим, учительским тоном предупредила Зина.
Вечером она не пошла к подругам, осталась дома. Перебирала свои книги, тетрадки - приводила в порядок этажерку. Машинально вытирая пыль со статуэтки, небольшой фарфоровой лыжницы - награды за первое место в школьных лыжных состязаниях, Зина с грустью думала, какой предстоит трудный и неприятный разговор с девчонками. Можно представить, какой они поднимут шум, как станут упрекать, что она - староста класса - не едет в лагерь, так легко уступает своим домашним и отделяется от отряда.
Последний день в Ленинграде пролетел незаметно в дорожных сборах. Мать, поездив с Зиной за необходимыми покупками по магазинам, ушла на работу в вечернюю смену, предоставив дочерям самостоятельно решать, что возьмут с собой.
- Какие мне игрушки брать? - спрашивает Галя, разложив на диване все свое богатство: куклы, кубики, книжки с картинками.
- Сама соображай, ты же не маленькая, - откликается старшая сестра, занятая своими делами.
Горка разных игрушек растет на диване.
- Это что! Ты все собираешься взять? - ужасается Зина. - Пожалуй, ты всю квартиру заберешь! - И она решительно отодвигает Галькины игрушки в сторону. - С ума сойти! - ворчит она сердито. - Ничего лишнего нельзя брать, понимаешь? Мы не на вечность же едем в деревню, а только на лето... - И Зина снова погружается в сборы, однако одним глазом все же следит теперь за Галькой.
- Возьму Ольгу, - решает Галька, отобрав из кучи игрушек самую большую куклу с льняными кудряшками, в ярко-зеленом платье, и обращается к оставшимся плюшевым и резиновым зверюшкам: - Скучать не будете? Я ведь ненадолго, на лето. Скоро вернусь...
- Ты что, и Ольгу забираешь? - снова восклицает Зина.
- Она не сможет без меня. Она же не выживет, - начинает хныкать Галька.
- Выживет, прекрасно выживет... Она хоть отдохнет без тебя, откликается Зина.
- Она же здесь зачахнет, - повторяет запомнившиеся слова матери Галька. - Ольге необходим деревенский воздух. Она же малокровная.
Все же Зина настояла на своем: большую куклу отложили в сторону.
А вечером Зинины одноклассницы собрались снова. Веселой гурьбой втиснулись в переполненный трамвай и поехали на набережную к Зимнему. Здесь было многолюдно. Казалось, что все школьники и студенты высыпали сюда в этот теплый и светлый июньский вечер - толпились возле массивных гранитных парапетов, любовались широкой полноводной Невой. Слышались песни, звуки гитары.
Как-то получилось, что Зина и Сережа Есин, ее одноклассник, отделились от ребят: оживленно разговаривая, ушли вперед и затерялись в людской массе.
Сережу Есина Зина считала интересным человеком. Ей нравилось его сходство с поэтом Есениным созвучием имен и внешностью, но главное - Сережка любил поэзию и, по тайным сведениям девчонок, сам сочинял стихи. Он мог совершенно неожиданно прервать разговор, остановиться и, запрокинув голову, начать декламировать. Так поступил он и теперь. Внезапно взметнув руку, с увлечением произнес:
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни,
Кругом - огни, огни... огни.
- Знаешь откуда?
- Ну еще бы... - ответила Зина. - Блок! А почему тебе сейчас вспомнились эти строки?
- А ты знаешь... Мне кажется, "Двенадцать" шли тогда, в ноябрьский вечер, по этой же самой набережной.
- Ты так думаешь?
- Уверен.
- Сереженька, а ты теперь не можешь прочесть что-нибудь свое? Пожалуйста.
- Хорошо, прочту. Только ты никому не говори и не смейся. Ладно? - И, пристально посмотрев на Зину, он решился прочесть:
У тебя глаза что зори.
И сама ты - цвет.
Расскажи, в каком же поле
Родилась на свет...
А когда закончил чтение, смущенно прошептал:
- Это я посвящаю тебе...
И тут случилось то, чего Зина и сама от себя не ожидала. В порыве нежной благодарности она обхватила Сережину голову и поцеловала его в губы. Первый раз в жизни поцеловала мальчишку, сама поцеловала. И, покраснев как кумач, потупившись, спросила:
- Ты не сердишься?
- Не сержусь, - ответил Сережа и умолк, однако глаза его сияли.
Прервать это неловкое молчание Сережка решил своеобразно: он кинулся к цветочной клумбе и спросил:
- Хочешь, я тебе сорву?
- Что ты... - испугалась Зина. - Разве можно...
- А какой твой самый любимый цветок?
- Ромашка, - отозвалась Зина.
- Но ромашек здесь нет, это же не садовый цветок, а полевой...
- Поэтому и любимый, что полевой.
- А почему?
- Почему да почему... Ну... у ромашки такие белоснежные лепестки, а посредине - солнышко. Ромашка даже ночью светится, не веришь?
- Ты фантазерка... А хочешь, я тебя тоже буду звать Ромашкой?